Рассказ о брате (сборник)
Шрифт:
Мысли у меня свернули в это русло, потому что я заподозрил: мать не иначе как решила, что их приход прервал наши воскресные послеполуденные ласки.
— И что же вы все-таки слышали? — обратился я к отцу.
— Тут у вас по соседству убийство будто бы.
— Слухи, будто соседу вашему голову прошибли, — Дополнила мать.
— Увы, все правда. — Я рассказал подробно; они сидели бок о бок, выпрямившись, настороженно — отец никак не выпускал из рук твидовую шляпу.
Когда кончил, они молчали, переваривая новости.
— Погодите! — воскликнул я. — Пойду оденусь да Эйлину разбужу.
Нет, все-таки интересно, подумал я, наклонясь над ней уже не то в четвертый, не то в пятый раз за день, проснется ли она вообще когда-нибудь, если ее не трогать. Я наливался обидой и возмущением: почему она замкнулась, возведя между нами глухую стену? Правильно, мы не только муж и жена, мы любовники. Но ведь мы еще и друзья! Я мягко потряс ее за плечо.
— Эйлина! — затормошил я посильнее. — Эйлина!
Она заворочалась.
— Отстань, Гордон!
— О, господи! — тихонько вспылил я. — Нужна ты мне! Отец с матерью пришли.
Раскрыв глаза, она повернулась:
— Что?
— Старики мои пришли.
— А времени сколько?
— Около семи. Ты уже пятнадцать часов спишь.
— Хорошо.
— Что, хорошо? Я тебе просто говорю.
— Ну и хорошо.
— Вниз спустишься?
— А кто там?
— Да мать с отцом, больше никого. Бонни укатил с Юнис.
— Сейчас.
Вялая, она медленно опоминалась. Захватив одежду в ванную, я сполоснул лицо холодной водой, оделся и пошел вниз. Все вкривь и вкось. Сломался привычный ритм. Отец снял пальто, я забрал его и отнес в переднюю.
— Чайник пойду поставлю.
— Если для нас — не хлопочи, ни к чему, — остановила мать, — мы уже пили.
— Эйлина будет, да и я не прочь.
— Эйлина здорова, Гордон? — безошибочное чутье матери на малейшую шероховатость.
— Да. Утомилась просто, а из-за случая этого развинтилась совсем.
— Соседушка ваша не иначе как умом тронулась. Помнишь, Алек, двоюродную сестру Хилды Ферфакс? Как ей разум-то затмило? Шикарная была, видная из себя такая, да вдруг ей помутило разум. Меланхолия, что ли.
— Голову она никому не проламывала, — внес поправку отец.
— Зато сама в речке утопилась. Сначала травилась таблетками, но ее успели спасти. Так она все ж добилась, чтоб уж наверняка. Слава богу, у нас такого не водится.
Когда вошла Эйлина, отец встал. Он и дома всегда вставал, когда она входила. Он молчаливо гордился невесткой и с готовностью оказывал ей знаки уважения. Мать улыбнулась, внимательно оглядела Эйлину с головы до пят, не упустив ничего.
— А мы-то уж совсем было ушли, — сообщила она. — Хорошо, Гордон дверь отворил наконец.
— Вчера легли уж под утро, я и не спала почти. Пришлось снотворное принять, — объяснила Эйлина. — Гордон вам уже все рассказал, наверное?
А взгляда моего упорно избегает, отметил я.
— Чайник хотел поставить, — сказал я.
— Я поставлю, — сказала Эйлина. — Есть кто-нибудь хочет?
— Мы уже пили чай, — ответила мать. — Эйлина, а ты снотворное не часто принимаешь? Гляди, привыкнешь.
— Да нет! Мне когда-то давно прописали. Я тогда допоздна засиживалась, экзаменационные сочинения проверяла. А потом не могла заснуть до полночи. Гордон небось проголодался? Обедал?
— Нет. Пива выпили с Тедом.
— Чего уж ты, Эйлина! Взрослый поди, — попеняла мать. — Голодный ходит, сам и виноват, — но это она подлаживалась к Эйлине, сама же придерживалась других правил. Мать твердо верила, что мужа надлежит кормить регулярно, досыта, и забота эта целиком лежит на женщине. Заповедь эту может нарушить только болезнь хозяйки.
— Ни к чему принимать чересчур близко к сердцу чужие беды, — продолжала она. — Конечно, как не посочувствовать. Но незачем забирать себе в голову. Пособить-то все равно не можем ничем.
— Что он за человек был, Гордон? — осведомился отец.
— Жену колотил. Мало тебе? Заметь себе, некоторые женщины… — разошлась мать.
— Да, вот на тебя бы кто с кулаками, не позавидуешь тому, — сказал отец.
— Не все женщины одинаковы. Помнишь, как Кристинин муж орал на нее? Каждую субботу. Он пропадает в одной пивной, она засядет в другой, а как сойдутся вечером дома, так он, бывало, лупцует ее до синяков.
— Кто она была-то? Потаскушка.
— Верно. Но она запросто и сдачи давала. Лягалась, кусалась, царапалась. Однако, что причитается, все едино сполна получала. Самое чудное, как эта парочка липла друг к дружке. Словно врозь им невмоготу. Гордон, да ты ж помнишь Кристину Линфорд? Через два дома от нас жили.
— Помню. Тощая — претощая, вечно кашляла, волосы рыжие, крашенные хной. Известна мне была и ее дурная слава. На меня она ни разу и мельком не глянула, я в толк не мог взять, чем уж эта бабенка так завлекательна. Разве что некоторых мужчин соблазняет именно доступность.
— Как-то в субботу он ей нос расквасил, — продолжала мать. — Кровь на всем — на юбке, на блузке, на жакете. Откуда я знаю? Она меня зазвала к себе — показывала. Только ты, Эйлина, не подумай, что я у них часто гостевала. Вот уж нет. Но ведь как откажешься, раз сама зовет? У нее оказалось прибрано. Прямо на удивление. Я-то думала, у них кавардак. Но запахи — с души воротит. Капитально-то небось не прибиралась никогда. Напоказ только. Что она грязнуха, я догадывалась. На веревке у нее нижнего белья по пятницам мотается — две- три пестреньких тряпицы. Потом они в Брэдфорд куда-то перекочевали. До сих пор небось живут по — прежнему.
— И к чему ты нам все это рассказывала? — поинтересовался я, когда мать со смешком закончила.
— К тому, что всяко бывает. Надо жить своей жизнью и не принимать близко к сердцу все подряд.
— Пойду чай заварю, — Эйлина вышла.
— Не говорил Бонни — надолго сюда? — спросил отец.
— Ничего не говорил.
— Планы у него какие, по — твоему?
— Думаю, сам не знает. Вроде бы и бросить охота все к чертям, но и жить без футбола невмоготу.
— Разбаловался он, — вставила мать. — Испортился до самого нутра.