Рассказ о брате (сборник)
Шрифт:
Тучи рассеивались, в окне робко заиграло солнце.
Я пребывал в каком-то подвешенном состоянии. Никакой свободы выбора. Плетусь вслед за событиями. Таков и мой интерес к современному искусству. Сосредоточившись, я узнал из журнала про сериал из шести новаторских телепьес модного драматурга, про американский научно — фантастический фильм, нашумевший в Лондоне, про новую книгу молодого и уже популярного английского романиста, про феминистский роман какой-то американки. Все течет и совершается, минуя меня. В моей воле лишь высказываться: нравится — не нравится. Быть искренним и восхищаться или, завидуя, кисло морщиться. Самому мне недостает творческой активности выплеснуть талант, который, возможно, кроется во мне. Мне не дано воздействовать на кого-либо. Видно, навечно застрял в зрителях. Даже обучая, упираю я главным образом на устоявшиеся истины. Какая из меня личность? Типичная заурядность, только что образование может сойти за хорошее. Примерный сын, который не причиняет хлопот родителям, добропорядочный гражданин с правильными, в меру либеральными воззрениями, дрейфующий по реке жизни к пенсии.
На столе у меня громоздится стопка сочинений, надо их прочитать и выставить оценки. Ну их к черту! После проверю. А не успею, так на уроке сымпровизирую. Как же рассказывать коллегам о миссис Нортон, про то, как мы нашли Нортона? Легко? Небрежно? (Каких только соседей не попадается!) Или сострадательно, встревоженно? Беда в том, что я сам не в состоянии определить свои чувства к Нортонам: ни к погибшему, ни к его душевнобольной жене. Да, от событий у меня холодок по спине, но участники — люди… Ведь знал же обоих, пусть не близко. Симпатии не вызывали, наставить их на путь я не мог бы. Иные из моих коллег заботятся — что часто чревато неприятностями — о судьбе учеников из неблагополучных семей и ребят с физическими или душевными отклонениями. А я не считаю подобное своим долгом. Учу ребят чему обязан учить, а остальное уж дело родителей, сферы социальных служб, медиков, полиции. Почему я должен испытывать чувство вины, что не взваливаю на себя бремя, нести которое не приспособлен и не обучен? Нет, сегодня что-то цепочка мыслей у меня не выстраивается.
Телефон. На сей раз я решил ответить, но вернулся с полпути: звонки смолкли. Хлопнула дверь. Я опять расположился в кресле. В гостиную вошел Бонни.
— Гордон, тебя. Бранч. Имеется такой?
— Тед Бранч, да, — я поднялся. — Детектив ушел?
— Сей момент.
Я направился к телефону.
— Алло, Тед!
— Гордон, привет. Хотел с тобой опрокинуть по кружечке. Но если у тебя гости, не настаиваю.
— Пивка я б не прочь, да вот получится ли.
— К телефону брат подходил? Прославленный Бонни?
— Да, он.
— Прихватывай его, если желаешь. Слушай, мне б посоветоваться с тобой.
— Выбраться, Тед, сегодня сложновато. Ты где будешь?
— В «Ткачах».
— Ты в любом случае туда пойдешь?
— Ну а как же. Завсегдатай.
— Постараюсь быть.
— Ну давай. Около полпервого.
Я пошел наверх к Эйлине. На этот раз мне показалось, что она вправду спит. И я удалился.
— Помните, Юнис, акварель в кабинете? Которая вам больше всех понравилась? Этот Тед ее и написал, — сообщил я Юнис. — Такая вот проблема: и Эйлину не хочется тревожить, но и не хочется, чтоб она проснулась, а в доме никого.
— Я никуда не собираюсь, посторожу, — предложил Бонни. — У тебя, Юнис, какие планы?
— Испарюсь моментально, как надоем.
— Так давай оставайся? Держать со мной оборону. А Гордона отпустим — пускай смотается, разопьет кружечку со старым дружком. А? Днем я тебя отвезу. Желаешь — домой. Или сходим куда.
— С удовольствием. Я сговорчивая.
— Гляди мне, не облапошь!
— Поменьше остроумничай.
— Ах, дозволь мне острить, Юнис. Пожалуйста. Острить мне ужасно полезно.
— Только границ не ведаешь, да?
— О чем тебя спрашивал Хеплвайт? — повернулся я к Бонни.
— Наверняка о том же, что и тебя. Зато о футболе молол! Без удержу!
— А он в нем разбирается? — спросила Юнис.
— Да ну! — Бонни раскрыл газету на спортивной страничке. — А кто прилично разбирается-то?
— Пострижешься ты наконец, а? — напустился на меня Тед Бранч.
— Лучше скажи, кто тебя стрижет, — уж я с ним расправлюсь!
Навалившись локтем на стойку, Тед тренированнопривычным движением ловко скрутил сигарету. Был он в длинном плаще, под которым виднелась твидовая куртка и коричневые широкие брюки. Прическа очень жестких линий — на затылке и на висках волосы сострижены почти напрочь. Раз в три недели их подравнивает один и тот же мастер. Вы бы не удивились, узнав, что Тед художник и декоратор по профессии. Художник талантливый и тонкий. Возраст — около тридцати пяти. Мы дружим уже несколько лет, хотя, случается, не видимся месяцами.
— Ну, что будешь пить?
— Полпинты горького.
— Пинту.
— Нет уж, половину, я на машине и не намерен тягаться с этим, — я ткнул на кружку «гиннеса» у Тедова локтя.
Пока Тед заказывал, я осмотрелся. Помнилось мне, стены у «Ткачей» были кремовые, но табачный дым прокоптил их до буро — желтых. В соседнем зале посетители состязались в дарты, кое-кто сражался в домино. Женщин всего несколько. Здесь я бывал только с Тедом. Паб по соседству с его домом, от моего же в стороне. Тед не жаловал пабы, где, как он выражался, «шик да блеск», да и машины у него не было, ездил он на служебном фургончике фирмы. К тому же он клялся, что пиво тут — его качают по старинке ручными насосами — лучшее во всей округе, хотя сам пьет в основном бутылочное.
— Ну? Как у тебя и что? — спросил Тед.
— Знаешь, история вчера приключилась: у соседей убийство.
— Иди ты!
— Серьезно, — и я посвятил его в передряги минувшей ночи. Тед молча слушал.
— Черт возьми! Своей старушке воздержусь рассказывать. Еще опасных мыслишек нахватается!
— Как там, кстати, Бетти твоя?
— Известно как — в грустях. Как обычно. Считает, что уж если мне приспичило малевать, так рисовал бы поприбыльнее чего — ну открыточки хоть рождественские. Газетчиков теперь набежит! Ведь и братишка твой замешан.
— Утром уже один прискакал. Из «Глоба». Всячески старался подобраться к Бонни, выудить что закулисное о его неприятностях с клубом. Но так легко и просто Бонни не возьмешь.
— Обидно, что твой Бонни вечно угодит ногой в какую-то лепеху, — заметил Тед. — На поле он прямо кудесник. Лично я считаю, что ему в нынешнем футболе равных нет. Поэт!
— А вот этого, оказывается, недостаточно.
— Ему то есть?
— Да.
— И он схоронился от бурь у тебя. В самый пик сезона, — Тед пожал плечами. — Нет, не врублюсь.
— Недоумевают все. А больше всех сам Бонни. Что ж! Жизнь его, пусть сам и живет.
— А ты вроде футболом не увлекаешься?
— Не особенно. Но талант меня привлекает всякий. И меня наизнанку выворачивает, когда я смотрю, как Бонни пускает свой в распыл. Кстати, о таланте. Над чем сейчас трудишься?
— Да так, малюю всякое разное.
— Слушай, хотел я смету составить на ремонт нашей гостиной. Не прикинешь?
— Вызови лучше бригадира. У меня глаза с потолков не слезают с утра до ночи, нагляделся на них до ноздрей. Микеланджело столько не видал. Между прочим, потому и хотел повидаться, — он извлек из кармана сложенную газету и протянул мне, тыча в раздел объявлений. — Вот, гляди! Ассоциация искусств предоставляет несколько субсидий живописцам. Я подумал: может, попробовать? Подать заявку?