Рассказ о брате (сборник)
Шрифт:
— Между прочим, мне уже оскомину набило заниматься им, — процедил я.
— Гордон! Он брат тебе, — укорила мать.
— Ну и что! Я ему даю пристанище уже три дня. Чего ж еще? Его жизнь за него прожить я не могу. Мне своих неприятностей хватает.
— Каких это?
Вот так ляпнул. Теперь мать вцепилась в меня пристальным взглядом.
— Ну ты что ж, думаешь, моя работа так, пустячки?
— У тебя что, Гордон, в школе неприятности?
Боже! Как она буквально толкует каждое слово.
— Да так, мелочи.
— А с Эйлиной у вас нет раздора?
— Да нет, мать. С Эйлиной у нас все хорошо. Хотел только сказать, что и у меня возникают проблемы и трудности, но я стараюсь разрешить их самостоятельно, не поднимая шума и гама. И работу свою я считаю поважнее, чем пинать надутый кожаный пузырь на потеху тысячам зевак, добрая половина из которых недоумки, и мы только вчера — помоги нам боже! — пытались вдолбить им начатки знаний и внушить хоть какие-то понятия о моральных ценностях!
— И какие же такие моральные ценности ты усматриваешь в очередях за пособиями по безработице? — спокойно спросил отец. — Да и у большинства людей жизнь унылая, серая. Вот и тянет малость встряхнуться: не сами, так хоть на других поглядеть — вон ведь что ребята на поле откалывают.
— Так что же винить болельщиков? Их злость на своих кумиров понятна. Губят футбол, не желая из-за своей заносчивости придерживаться установленных правил.
Отец молчал. Мать поглядывала то на него, то на меня.
— Ты выложил эти соображения Боини?
— Вы рассорились, да? — забеспокоилась мать.
— Да нет же! Ничего я ему не выкладывал.
— А может, надо бы. В самый бы раз пора, — решил отец.
— В газетах ему столько всего наговорили…
— Оно верно. А вот из близких бы кто.
— Интересно, кто ж это по нынешним временам близок Бонни?
— Гордон, а вы-то разве не друзья? — всполошилась Мать.
— Мать, ну что ты, ей — богу, в каждое слово вгрызаешься?
— Что, спросить нельзя?
— Мы с Бонни ладим великолепно. Но разве отсюда непременно следует, что я понимаю его? Черт возьми, откуда ж мне знать, какой у него конек? Спроси меня десяток лет назад, я б не задумался: его пружина — честолюбие, фанатическое стремление стать непревзойденным. Он своего добился. А сейчас?.. Не знаю. Может, мечтает торговать рыбой с картошкой.
— Да, сынок, я вот тебя знаю, — произнес отец, — а кто другой подумал бы — удар ниже пояса.
— А что? Что такого зазорного держать такой магазинчик? — заспорил я. — Занятие честное и достойное. Вы кормите голодных и получаете за это деньги. Ну разумеется, не столько, сколько огребает Бонни! Где уж там! Бонни-то наш не такой, он особенный! Мы ж всегда знали, что Бонни взлетит высоко… Куда ж это Эйлина запропастилась? — Очень даже вероятно, что выжидает под дверью, боясь помешать разговору, который я, себе на удивление, завел невесть куда.
— А я и думать не думала, Гордон, что тебе так горько. Прямо подумать — завидуешь ты.
— Завидую? Еще чего!
— И вправду, — укрепилась в своих впечатлениях мать, — завидуешь. Как бешеный.
— Ну чему завидовать-то? Деньгам его? Отменной машине? Его девицам? А может, тому, что он сломался?
— Тебе кажется, ты распорядился бы талантом — достанься тебе, как у Бонни, — ловчее.
— Кажется! Не кажется, а уверен. Абсолютно.
— Ну, проверить все одно никак не проверишь, — подытожил отец.
Разумеется. Я ведь никогда не вступал в битву за успех на уровне Бонни. Я страстно мечтал — вот опубликую великий роман. Победу эту пришлось бы признать: меня восславил бы мир! Но роман все-таки нужно сначала написать, а великие романы не пишутся походя, как по одному хотению не забиваются голы в матчах первой лиги. Надежды, какие могли возлагать на своих детей наши родители (отец был рабочим средней квалификации, а мать работала оператором сборочного конвейера на фабрике, продавщицей, официанткой), я оправдал с лихвой. Но Бонни при рождении был одарен волшебным талисманом, ослепительное сияние которого сметает в тень все рядовые успехи. Мне это волшебство сверкнуло не на профессиональном футбольном поле, а в один из приездов Бонни домой, вскоре после его перехода из команды второй лиги в футбольный клуб первой. Мы шли с ним пустырем, на котором мальчишки кучей гоняли в футбол. От бестолкового удара мяч взвился и стукнулся неподалеку от нас, тут же пустырь огласился воплем: «Эй, дядя, кинь-ка мячик!» Бонни подскочил к мячу и в следующую секунду кожаный мяч уже вертелся и мелькал между его ног, хотя я готов был поклясться, что мяча Бонни не касается. Он точно завис над мячом, и тот — насколько мог уловить глаз — словно возлежал на воздушной подушке между подошвами его башмаков, стремительно мелькавших в воздухе. Потом, выпустив мяч, перекинул его с левой ноги на правую и точно навесил под ноги одному из парней; ребята — все семеро — остолбенели, загипнотизированные зрелищем, которое, собираясь вместе, будут вспоминать снова и снова еще долгие годы.
— Эй, мистер, а кто вы? — донеслось вслед. Бонни приветственно вскинул руку, и мы ушли. После этого случая я какое-то время был полон счастливой гордостью за брата — существуют чувства слишком высокие, чтоб их подточила ржавчина зависти.
Я задернул шторы. Вошла Эйлина с подносом с чайником, молоком, сахаром, чашками.
— Хоть чаю с нами попейте, если сыты.
— Ну от чашечки никогда не откажусь, — согласилась мать. — Но если стряпать надумала, ступай, мы тут без тебя управимся.
— Неизвестно еще, когда Бонни вернется. — Я промолчал в ответ на косвенный вопрос Эйлины, и она продолжила: — Да и поздно уже затевать жарить мясо. Может, попозже омлет состряпаю.
— Что сготовишь, то и сойдет, — откликнулся я. — Можно и попозже. Спешить некуда, детишки по углам не голосят, есть не просят.
С чего вдруг я брякнул такое, совершенно не понимаю. Знаю только, что мне это никогда не простится. Эйлина выпрямилась, краска залила лицо и шею, потом кровь отхлынула, голова дернулась туда — сюда, глаза слепо шарили вокруг, рот раскрылся, словно ловя воздух в немом стоне. Она наклонилась, аккуратно поставила чайник и вышла.
Отец от стыда прятал глаза. Мать не переживала такого замешательства — ее глаза въедались в меня буравчиками.
— Не ожидали от тебя, Гордон!
Что и говорить, удар ниже пояса.
— О, господи! — Я стиснул кулаки. Сам едва сдерживая стон.
«Меланхолия» — так определила мать болезнь той своей знакомой, что утопилась. Удобное словечко, годное на все случаи жизни, хотя и не официальный медицинский термин. А уж какое мелодичное! Ме — лан — холия! Я полез в Оксфордский толковый словарь. А, вот: «Душевная болезнь; симптомы — угнетенное состояние и необоснованные страхи».