Расскажи мне сказку на ночь, детка
Шрифт:
Я не хочу бояться, не буду. Чарли уже победил свой страх однажды и победит снова. Все будет хорошо. Все обязательно будет хорошо. Потому что по-другому не сложится игра, наша вселенная рухнет, и нас не станет.
– Обними меня, детка, – шепчет Осборн и подсаживает меня на стол. На ране от пули больше нет повязки, только медицинский пластырь, но я все равно осторожна. Мы, как две души, потерянные среди штормовых волн, цепляемся друг за друга и замираем, соприкоснувшись полуобнаженными телами.
– Скажи правду, Ри. Думаешь, это я его убил? – спрашивает Чарли.
– Нет.
– Ты же
Я умиленно улыбаюсь тому, что он затаил обиду, и нежно прижимаюсь сухими губами к его ключице. До заката еще далеко, но я решаю рассказать Осборну сказку:
– Жил-был принц, который по ночам страдал от бессонницы и ходил по канату, натянутому между скал. Принц любил остановиться на полпути над темной бездной и балансировать на грани, испытывая себя. «Однажды я прыгну», – часто думал он, но в глубине души не хотел падать. Демоны звали его, а он сомневался… Однажды он сомневался так долго, что успел наступить рассвет и взошло солнце. Принц тогда посмотрел на солнце и сказал насмешливо: «Смотри, я сейчас прыгну». И всё смотрел на свет, как завороженный, смотрел – и не делал губительный шаг. И чем дольше он стоял под солнцем, тем быстрее исцелялась его беспокойная, израненная душа, и демоны уже не могли перекричать ее сильный, уверенный голос. Принц перестал сомневаться, вернулся на землю и убрал канат… А теперь скажи мне, какого черта он бы развернулся и с разбега сиганул в этот момент в пропасть? Это бессмысленно. А значит, ты не убивал. Поэтому перестань сомневаться в себе и давай молиться, что инспектор Доннаван найдет настоящего преступника.
– Боже, Ри, ну ты и демагог, – смеется Чарли, покусывая меня в шею. – А принцу в финале сказки победный секс не полагается?
– Только после того, как он пообедает. Ты же голодный, наверное, как волк. – Я уворачиваюсь от объятий и осматриваюсь.
В доме просторная кухня, но алкоголя гораздо больше, чем свежих продуктов. В холодильнике пусто, только морозильник доверху набит заготовками: мясное рагу, лазанья, рыба. Сержант все еще живет старыми привычками, питаясь заранее упакованными обедами.
Пока я размораживаю рагу и варю пасту, задумчивый Чарли уходит во двор. Сердце бьется в агонии, но я сосредоточенно накрываю на стол и смотрю в окно на цветущий мартовский сад.
Я нахожу Осборна в летнем доме. Чарли, прислонившись к выкрашенной деревянной стене, сидит на полу – там, где до сих пор остались темные пятна, следы крови – его и Майкла.
– Прости меня, детка…
– Чарли, вставай, еда остынет.
– Меня посадят.
– Чарли, вставай! Я приготовила поесть, – упорно твержу, а у самой губы дрожат. Это место душит меня, отравляя воспоминаниями, и я не могу сопротивляться мрачной, тоскливой ауре, которая затягивает в черноту.
Чарли отрешенно улыбается, пугая меня, и послушно возвращается в особняк.
Мы обедаем молча, оглушенные реальностью, и я начинаю паниковать. Тревога, болезненно яркая, прошивает меня насквозь; я роняю вилку и даже не могу наклониться, чтобы ее поднять.
В таком состоянии и застает нас сержант Салливан. При виде высокого, статного офицера в моем сердце трепыхается надежда, но Салливан прячет хмурый взгляд и долго смотрит на настенные
– Они уже знают о твоей матери, кто-то доложил.
– Алистер, кто же еще. Дождался-таки возможности насолить мне, проклятый сатанист.
Салливан расстегивает верхнюю пуговицу белой рубашки и трет крепкую шею.
– Никогда не встречал парня, у которого было бы столько врагов в восемнадцать лет.
– Мне скоро девятнадцать, – поправляет Чарли.
– Мотив у обвинения железный: ты мстил за мать, которая годами лечилась от наркозависимости. Кстати, Чарли, мог бы и упомянуть, что ты сын Джессики Милборн. Это тоже в газетах будет завтра… Знаменитая актриса ушла из жизни, а общественности об этом не известно. Как такое возможно в информационный век?
– Джейсон умеет прятать правду, – произносит Чарли и осекается, – то есть, умел… Ри, ты закончила?
– Да, – отодвигаю тарелку.
– Давай тогда провожу тебя до двери.
– З-зачем? – удивленно вскидываю голову и поднимаюсь из-за стола.
– Тебе лучше вернуться домой.
– Не лучше.
– Ри… – холодно произносит Чарли, и меня озноб пробирает от металлической нотки в его голосе.
– Он прав, Рианна, поезжай к родителям, они извелись из-за тебя в последнее время, – дожимает меня сержант, и я понуро бреду прочь, но вместо того, чтобы направиться в холл, бегу вверх по лестнице. Я не оставлю Чарли одного. Не уйду – и точка!
У меня волосы всклокочены, как у ведьмы – я замечаю это, пролетая на невидимой метле мимо зеркала в светлом коридоре. Открываю вторую дверь слева и оказываюсь в кинотеке. Ну отлично… Что за тупая планировка в доме?! Комната тесная, сплошь «обшитая» стеллажами, которые забиты DVD-дисками. Супер, Майкл! Не мог абонемент для онлайн-кинотеатра купить!
Я разворачиваюсь, стеная от безысходности, и врезаюсь в грудь Чарли. Он захлопывает за нами дверь и толкает меня к ней, упираясь ладонями по обе стороны от моей головы.
– Что ж ты такая психованная, детка? Мне кажется, или у тебя когда-то был здравый смысл? – злится он.
– Кто бы говорил! Ты не человек, а биполярный магнит. То притягиваешь меня, то отталкиваешь. Где тут хоть какой-нибудь смысл?
– Я не отталкиваю. Но тебе здесь нечего больше делать, за домом ведется наблюдение… журналисты скоро понаедут. Ты хочешь засветиться со мной в таблоидах?
Рядом с ним я задыхаюсь от волнения, рассыпаюсь, исчезаю. Его глаза – колдовские, синие в полутьме этой пыльной комнаты, и я отчаянно стремлюсь спасти нас. Но сейчас я бессильна, и от этого хочется выть и царапать стены.
– Мне все равно.
– А мне нет.
– Я хочу остаться.
– А я хочу тебя. – Он резко подхватывает меня под бедра, приподнимая, и я обвиваю его ногами. – Я всегда тебя хочу. И меня убивает мысль, что у нас был шанс, а я его упустил.
– Неправда… Неправда… – Я силюсь ответить что-нибудь внятное, но во рту пересохло от жажды. Чарли переплетает наши пальцы и сводит у меня над головой. – Мне так плохо без тебя.
Во взгляде Чарли отражается боль, осколки разбитой надежды. Он прислоняется лбом к моему сердцу, и мы так стоим с минуту, потому что больше нечего сказать.