Расскажи мне сказку на ночь, детка

Дженкинз Елена

Глава 25

Я бреду, как во сне, сажусь на крыльце Чарли, там, где часто сидел он, и не знаю, что делать. Мы с Чарли прожили на этом острове маленькую жизнь. Вместе мы пытались пробить брешь в обреченной случайности, но сомнения разъедают меня сейчас, когда я осталась одна. Мне бы вернуться в свой уютный мир, к стабильным планам и мечтам о табличке «Рианна О‘Нил» в кампусе… Но я не могу. Старые мечты мертвы, а новые слишком расплывчаты. Если бы существовал такой мир в сказках – состояние вне мечты, то он назывался

бы Пустотой.

Мама как-то сказала, что первая любовь – это лишь опыт, на котором учатся строить отношения. У нее самой случилось именно так: сначала была первая, глупая любовь, а потом – брак с состоявшимся мужчиной.

Продрогшая, в пижаме, я сижу на ступеньке крыльца и убеждаю себя, что моя первая любовь выдержит испытание.

Помоги мне, Чарли.

Не отпускай меня.

Кажется, я даже слышу, как он поджигает сигарету, и до деталей представляю его лицо, мимику, каждый жест. Он словно передо мной сейчас стоит, опираясь плечом о колонну крыльца, склонив голову, чтобы заглянуть мне в глаза.

«Расскажи мне сказку, детка. Я без тебя не усну», – произносит он с привычной ухмылкой, будто поверить не может, что делится личными секретами с малознакомой соседкой.

Я вожу пальцем по гладкой широкой ступеньке и, закусив губу, утираю слезы с прохладных щек. Мы далеко друг от друга, но Чарли со мной, татуировкой Джека Фроста в сознании, узором полицейских лент на двери, темнотой окна, из которого больше никто не наблюдает за мной.

«Сегодня я расскажу о будущем. О Калифорнии. Мы поселимся в большом доме. И там не будет штор. Я стану будить тебя на рассвете, чтобы видеть восход солнца в отражении твоих глаз. А потом мы состаримся. И умрем».

«Вау. Внезапный финал», – сказал бы Чарли.

Да, наверное. Но меня такой вполне устроит.

Я уже собираюсь подняться, когда вдруг рядом с босой пяткой царапаю палец об острый металлический краешек… чего-то. Включаю фонарик на смартфоне и подсвечиваю нижнюю ступеньку – там, где она состыкуется с верхней. В продолговатой узкой щели блестит небольшой, диаметром в дюйм, плоский круглый кулон. Скребу расщелину ногтями, как Лобстер, который пытается откопать крота на холмах, и наконец вытаскиваю находку. Цепочки нет, есть только этот символ: четырехконечная звезда с искривленными лучами в кольце. Вдоль кольца тянется гравировка, но буквы настолько крошечные, что не могу разглядеть.

Стоило бы срочно отнести находку в полицию, но представляю полный снобизма взгляд нового сержанта или, тем более, чопорную неловкость Зака, и отметаю эту идею.

По дорожке ко мне плетется сонный Итон, в пижаме, надетой шиворот-навыворот.

– Ты зачем тут сидишь, Ри?

– А ты зачем пришел?

– Посмотреть на привидение.

– И я тоже…

– Видела?

– Нет. Зато узнала кое-что, – отвечаю таинственно и решаюсь: – Наши родители разводятся.

– Э? Что… э-эм. Оу. – Итон смотрит на меня испытующе своими темными «телячьими» глазами, а потом орет: – Да пошли вы все!!!

Он проносится

мимо меня к двери и толкает ее: открыто. Интересно, Зак случайно забыл замкнуть днем, когда убирал заграждения, или специально наплевал на сохранность особняка?

– Итон, ты куда?!

– Ненавижу все!

– Там привидения!

Брат громко хлопает дверью, обрубая разговор, но я догоняю.

– Итон, расследование ведь возобновят. Найдут здесь твои отпечатки и сделают подозреваемым, – пугаю его, с грустью осматривая гостиную.

Итон останавливается у входа на кухню и подпрыгивает на месте, чертыхаясь.

– А-а-а!!! – кричу, поддаваясь рефлексу, и брат начинает смеяться. – Ах ты, маленький западлист!

– Которая комната – Осборна? – насупившись, спрашивает он.

– Зачем тебе?

– Я здесь ночевать останусь. Не хочу домой.

– Можно и здесь, – покорно соглашаюсь, стараясь его морально поддержать. – На рассвете уйдем, чтобы родители не запаниковали.

Мы поднимаемся в спальню Чарли, и первым делом я открываю окно. Свежий после дождя воздух сразу наполняет легкие, и я слышу сиплый, сдавленный голос брата:

– О боже, Ри… здесь еще один труп.

У меня сердце в мозг подпрыгивает, поднимая давление, и я резко оборачиваюсь, глядя, как брат потешается надо мной, стоя на кровати.

– Ты мне за новость о разводе мстишь, что ли?! – возмущаюсь, и брат фыркает, забираясь под одеяло. – Они не любят друг друга, Итон. Понимаешь?

– Мне все равно, – доносится глухой ответ.

Я ложусь рядом и обнимаю негодника, который, наверное, чувствует себя самым несчастным человеком на свете, и снова разглядываю кулон, нагретый в моей ладони.

– Итон! – хлопаю его по плечу. – У тебя зрение лучше. Сможешь разобрать, что написано на этом ободке?

Макушка брата показывается из-под одеяла, и он недовольно закатывает к потолку глаза, полные слез:

– Отстань.

– Я тебе шоколадных ке-е-ексов испеку…

Он бурчит, подкупленный, и, шмыгая носом, нехотя вглядывается в надпись, которую я подсвечиваю фонариком.

– На каком языке это вообще?

– Латинский, наверное.

– Пф-ф! Ты бы меня еще на китайском заставила читать, – возмущается он, но усердно сверлит надпись цепким взглядом. – Ме… mea culpa. А потом вроде бы a-bo-litio dixi. Дикси? Это имя, что ли? У меня одноклассница Дикси.

Вбиваю слова в переводчик и получаю:

– «Я отменяю свою вину». И то это значит? Это о безнаказанности, что ли?

– Класс, как в фильмах про секты, – воодушевляется Итон. – Привидения и сатанисты – это круто.

– Ладно, спи давай, – толкаю его на подушку, и он действительно начинает сопеть минут через пять. А я перебираюсь на подоконник. Сижу на месте, где обычно сидел Чарли, и смотрю на собственное окно, пока не начинаю дремать. Но из сонливости меня вышибает неожиданное воспоминание, как вспышка. Протираю глаза, включаю интернет в смартфоне, чтобы задать правильный вопрос.