Рассвет на закате
Шрифт:
— Вам действительно надо это?
— Что?
— Для защитной окраски. Бигуди, да еще костюм для бега трусцой — вам действительно нужда маскировка? Бедная моя девочка, не слишком ли он стар и прост, чтобы быть достойным этого?
Элинор издала глубокий вздох, в котором не пыталась скрыть усталость.
— Я не знаю, Тони, я действительно не знаю. Отправляйтесь в мотель, пожалуйста. Мне нужно остаться одной, поспать.
— Ну конечно, — сказал Тони, хотя ему и показалось, что Элинор не уверена в своих словах. Он встал, скорчив
Затем он наклонился и коснулся ее губ, но не коротким, а чувственным и любящим поцелуем. Обоим в этот момент захотелось узнать, не подсматривает ли тайно Бентон Бонфорд за ними.
— Спокойной ночи, крошка. Вы уверены, что все в порядке? — сказал Энтони.
— Я прекрасно себя чувствую, только с ног валюсь от усталости. Тони…
Тони остановился на полпути, и в свете блуждающей луны он казался еще более красивым и чувственным мужчиной, почти самым красивым.
— Он говорит, что в доме был кто-то еще, — сказала она.
Тони сжал губы.
— Я же говорил вам, — последовал терпеливый ответ, — что это почти преступление — оставлять этот дом незапертым. Теперь вы верите мне?
— Я полагаю, что да.
— Может быть, вам нужна собака. Не тот банный коврик, Господь свидетель, а кто-то поприличнее. Я достану вам кого-нибудь.
— Но я не уверена, что мне нужна собака.
— А что вам нужно, Элинор, чего вы хотите?
Внезапно оказалось, что его вопрос очень серьезен.
— Я не знаю! — ответила Элинор с тоской.
Он повернулся назад, протянув ей руки, а она была слишком усталой, слишком исстрадавшейся, слишком нуждающейся в человеческом сочувствии. Она оказалась не в силах сопротивляться и сделала шаг в его объятия. Руки сомкнулись вокруг нее, и он произнес, дыша в ее серебристо-пепельную макушку:
— Зато это знаю я. И я покажу тебе. Когда-нибудь.
Когда он отпустил ее, на его лице появилось самодовольное выражение.
— А теперь — быстро в кровать. Как вы сами сказали, в вашу собственную кровать. И в одиночестве. Утром увидимся.
Она подождала, пока рокот мотора «порше» не затихнет в темноте, и только тогда погасила свет на кухне. Затем на мгновение застыла в испещренных трепещущими тенями от листьев лучах луны, зажмурив глаза, вне себя от гнева на собственное поведение, на Тони, на весь мир.
Проклятье! Что с ней случилось? Она никогда не относилась к породе тех безвольных женщин, которые абсолютно не могут обойтись без мужской поддержки. Никогда. Даже в худшие времена. На самом же деле мужчины, которые встречались ей за все эти годы, даже побаивались ее. Принято считать, что девушки со Среднего Запада, живущие в маленьких городках, нуждаются в поддержке, по крайней мере, те, которые принадлежат к ее поколению. Она и сама говорила это.
И смеялась над собой. Так что же мучит ее теперь? Что бы это ни было, нужно забыть!
Утвердившись в благоразумном решении крепко стоять на собственных ногах, она
Бентон Бонфорд стоял, прислонившись к дверному косяку, скрестив руки, но лица его не было видно из-за полумрака, царившего в коридоре.
Его глубокий голос был мрачным, но спокойным:
— Когда вы говорили о себе, то забыли упомянуть о нем.
Вот так. Надо разбираться с обоими. Она огрызнулась:
— А с чего это я должна упоминать его?
— А с того, черт возьми, что я должен знать все правила, а не часть их.
Элинор почувствовала, что в ней растет волна гнева.
— Тогда, черт возьми, вот вам правило номер один: я сплю в своей кровати, Бентон, а вы — в вашей. Уяснили? Спокойной ночи.
Щелк — и ее дверь захлопнулась. Она замерла и прислушалась; кровь стучала в ее висках. Я вам не цыпленок! Она не станет вести себя, словно девственница из монастыря. Ей надо бороться, и эта борьба с Божьей помощью началась прямо сейчас.
Щелк — и его дверь захлопнулась.
И больше того — довольно отчетливо — клик! — сработал замок в его двери.
У нее отвисла челюсть. Кровь прилила к ее щекам, но пульсация в висках прекратилась. Не время. Она сказала:
— Ах ты… — и добавила коротенькое словцо, довольно грязное, которое приличные дамы обычно не употребляют.
Но, по крайней мере, она наконец-то добралась до постели.
Да, успехом это не назовешь. Но, во-первых, она жила здесь раньше него. Во-вторых, псиной все еще пахнет.
Она вздохнула, встала, снова открыла окно и на секунду выглянула наружу, вдыхая чистый, освежающе холодный воздух и надеясь, что ее мысли прояснятся и голова охладится. А когда она достаточно охладилась, то подумала, что весь остаток жизни ей предстоит безуспешно бороться с соплями, слезами, фырканьем и сопеньем, а также с постоянной краснотой глаз.
Один из ее глупых бигуди потерялся. Она сняла второй и бросила его на туалетный столик вместе с заколками. Заколки. О, Боги! Ну кто еще в наше время носит такие заколки? Может быть, ей лучше воткнуть их в стену, или покрыть их бронзовой краской, или сделать еще что-нибудь?
Глупость — вот как все это называется — и, между прочим, уже почти четыре утра.
Она вполне может спуститься вниз и заняться бельем. Нет, не может. До ее ушей донеслись щелканье двери, шарканье и невнятное бормотание мужского голоса:
— Вперед, Чарли, вперед, пошли, черт возьми.
Они вышли на лужайку под ее окном. Она виновато наблюдала за ними, чувствуя себя почти что шпионкой, но этот человек держал в своих руках ее будущее. И естественно, что даже самый маленький нюанс, который она сможет подметить, послужит очком в ее пользу.