Рассвет пламенеет
Шрифт:
— Вам, пожалуй, с первой надо остаться.
— Есть!
Минут пятнадцать Петелин с Бугаевым располагали роту по фронту; началось осторожное движение вперед. Петелин спросил полушепотом:
— Неужели соседи передвинулись уже?
— Да, минут пять назад. Смотри, смотри! — схватив Петелина за руку, зашептал политрук. — Кажется, постройка? Откуда тут?
Стараясь не цепляться за кусты хлопчатника, они подошли к низкому, местами сломанному плетню. Мгла по-прежнему окутывала все окружающее.
— Пригнись, молчи и слушай! — шепнул Бугаев.
Петелин перекинул ногу через плетень. Бугаев его не останавливал, но сам пригнулся, держа автомат наготове. Петелин утонул в белой мгле. Даже шагов его не было слышно, точно ступал он по мягкому ковру. Откуда-то наплывал еле уловимый гул, словно таинственная ночь дышала. Из тьмы мелькнула бледная полоска света и тотчас же погасла. «Ну, черт, — досадовал Бугаев, — зачем он пользуется фонариком?»
Вернувшись, Петелин сообщил:
— В хатке обнаружил рваную бумагу, окурки. Наши были, видимо, штабные.
— Значит ли это, что немцы еще далеко?
Петелин пожал плечами.
— Ну, где же эти — от соседей? Ушли они, что ли?
Идя дальше, пригибались пониже. Потом поползли, ломая кусты хлопчатника, втаптывая коробочки в мягкие песчаные грядки. Бугаев оборвался в яму. Он даже не охнул, хотя головой и ударился о что-то твердое.
— Окоп, слышь? — сказал он шепотом.
— Наш, что ли? — так же тихо спросил Петелин. — Что в нем нащупал?
— Нащупал? Кажется… а черт его знает! Ящик из-под патронов. Наш будто. На! — политрук подал лейтенанту коробку. — Легкий, чувствуешь? Отечественный. Из оцинкованного железа.
— Надо сигналить, — твердо сказал Петелин.
— Пожалуй, — согласился Бугаев. — Но знаешь, ракетой не годится.
Донесся звук отдаленного выстрела, потом, еле-еле пробившийся сквозь хлопья сырого тумана, послышался второй выстрел.
— Взводные раньше нас сигналят, Павел. Значит, встретились со связными бывших наших соседей. — Петелин швырнул на землю металлический ящик. Тот слабо звякнул.
— Тише ты, баламут! — зашипел Бугаев.
— Это кто баламут? — с напускной строгостью спросил Петелин. — Не забывайтесь, вы в гостях у меня в данное время. Могу и попросить отсюда. Испугались, что коробка звякнула, да? Черт с ней, не услышат, вероятно, дрыхнут, как барсуки.
— Еще поднимут пулеметный…
— Не беспокойся, туман расстреливать не станут.
Бугаев притянул лейтенанта к себе.
— Эх, навернуть бы тебе по загривку!
— По какому поводу? — весело спросил Петелин. — Кто тебя таким нежным манерам обучил?
Через некоторое время донеслось еще несколько выстрелов. Противник, по-видимому, забеспокоился. В небо взметнулись тусклые ракеты. Петелин торжествовал.
— Павлуша, ты обрати внимание, — говорил он, сидя на корточках, — как все получается складно. Они ведь сами помогают нам.
— Светят, это отлично.
— А черта с два увидят. Пусть светят!
— По-моему, ракеты сигнальные.
— Возможно, — согласился Петелин. — Внимание, дескать. Русские сейчас наступать будут. Это же замечательно. Ночь прободрствуют, а под утро задрыхнут. А батя наш на рассвете и полезет! Он так ведь сказал, майор-то? Э-эх, чесануть, чтобы, не оглядываясь, до Моздока порты поддерживали.
— Ладно, хватит. Давай подумаем, кого в разведку?
От командного пункта батальона телефонные провода разбегались по ротам, на противотанковую батарею Игнатьева, на командный пункт полка. Симонова вызвал к аппарату командир полка.
— Н-ну? — начал он, что означало: доложите!
— Все в порядке, — тихо ответил Симонов.
— Разведка?
— От каждой…
Они говорили нарочито короткими фразами, из которых, если бы кто и подслушал, ничего бы не понял.
— Сразу же подробности.
— Будут… Я ожидаю.
До восхода солнца было еще далеко. Думая тяжелую думу, Симонов заговорил со своим связным:
— Как мыслишь, Пересыпкин, начать ли нам штурм, или посоветуешь подождать? Чтобы посветлело немного?
Разговор Симонов завел лишь для того, чтобы время ожидания разведки не тянулось так нестерпимо долго.
— Товарищ майор, туман-то какой! Если учесть, что эти пройдохи спят в спокойствии, надо бы сейчас, ей-богу. А там — как хотите. Худо бы только не было, если днем? Нагрянуть бы на сонных…
Симонов вгляделся в редевший туман, потом заговорил с расстановкой:
— Худо ли, хорошо ли — все равно надо. Да чтоб пройти по костям наших врагов.
— Ну, конечно, товарищ майор. А я что же сказал? Борьба!
— Все же об одном ты мне не сказал, почтенный, — как бы рассуждая сам с собой, продолжал Симонов.
— О чем, извиняюсь?
— А вот ты говоришь — «борьба», ба-бах! И рассыпался в прах, кончились гитлеровцы. А если сами наткнемся? Людей положим. Ну, что ты скажешь, Пересыпкин?
Пересыпкин не мог ответить. Ни на мгновение ему не приходила в голову мысль, что командир всерьез интересуется его мнением. И все же от поставленного вопроса он растерялся. Хитроватыми, немного раскосыми глазами исподлобья взглянул на Симонова, кашлянул в сжатый кулак и, уклоняясь от прямого ответа, сказал: