Рассвет пламенеет
Шрифт:
— Вы смеетесь, Андрей Иванович?
Медленно шагая рядом с Магурой, Симонов глядел перед собой. В душе у него кипело.
— Не смеюсь я, Тамара Сергеевна. Очень внимательно слушаю вас. Слушаю и думаю, что иногда с человеком может твориться такое, с чем он справиться, совладать бессилен, будто им управляет чужая, а не его воля. Зачем ему надо, этому человеку, обманывать себя? Вырастет у него чувство к другому человеку — вместо того, чтобы честно признать это, он продолжает прятаться, двоиться… К чему?
—
— Может быть, это и не чувство, а игра? — вдруг сказал Симонов и быстро, пытливо заглянул Магуре в лицо.
Но Магура, очевидно, не поняла вопроса. Все с той же простотой и равнодушием она продолжала:
— Всякой женщине, так же, как и мне, наверное, приятно, когда за нею ухаживают. Но это же совсем, совсем не то, о чем вы подумали, Андрей Иванович. Очень интересно наблюдать, когда у вашего брата разыгрывается воображение.
Симонов не любил отступать, не умел исправлять резко высказанное. Он никогда не хлопал по плечу солдата или командира ради того, чтобы расположить их к себе. Перед близкими ему людьми не произносил слова «извините», если даже делал им больно. Но угадывалось, что за внешней его грубостью всегда скрывается искреннее чувство. Вот и сейчас он спросил напрямик:
— Зачем вы хотели свести меня с майором Ткаченко?
— Свести с майором — никогда! — запротестовала она.
— А что означает ваша записка? — Симонов полез было в карман. — Как вам известно, я вышел из такого возраста, чтобы в кошки-мышки играть. Я покажу вам…
— Не трудитесь, — строго сказала Магура. — Интересного человека увидите. Идемте быстрей.
«Интересный человек» сидел на носилках, слегка наклонившись набок и выставив вперед забинтованную ногу, придерживая ее повыше колена. Хотя лицо его казалось застывшим, сам он всем телом точно нарочно выказывал свою психическую неуравновешенность, — плечи его подергивались, пальцы рук нервно шевелились, весь он был словно наэлектризован. Взглянув на майора, пленный офицер рванулся с носилок. Но Магура помешала ему встать.
— Сидите! — сказала она, повелительно указывая на носилки. — Эта необходимость для раненых у нас совершенно исключается.
— Разве он говорит по-русски?
Магура утвердительно кивнула головой.
— Танкист? — спросил Симонов.
Глядя на Симонова во всю ширину воспаленных глаз, пленный молчал.
— Тамара Сергеевна, когда он попал к вам?
— После танковой атаки.
— А как он попал?
— Расскажите, Шапкин.
— Разрешите, товарищ гвардии майор, обратился военфельдшер Шапкин. — Я знаю, как он попал.
Шапкин поправил на голове пилотку и начал залихватским тоном:
— Танк этого, — он кивнул на пленного, — выворотился из-за бугра. Вглядываюсь, — на броне белой краской слон намалеван. Режет с ходу прямой наводкой. А тут батарея наша… Лейтенант Игнатьев пушечку круть стволом к этому слону — ба-бах! Прямо в бок — искры, мать честная… — Слон-то, как слепой, водит хоботом. А ему второй раз — ба-бах! Эх, пламя-то из этого слона… А Игнатьев кричит: «Еще разок по башне!» Врезали ему в третий раз — тут прислуга и поперла из танка.
— Это интересно, Шапкин. Вот как офицер попал?.. Прислуга же перебита была?
— Товарищ гвардии майор, оказывается, что не вся перебита. Командир добрался до высоты. Удрать хотел — не вышло, осколочное ранение в ногу. Го-ордый, со мной не разговаривает.
— Что же это вы, господин прекрасный, не желаете говорить с военфельдшером? — обратился Симонов к пленному.
— Я есть офицер немецкой доблестной армии, буду говорийт русский старший офицер.
Симонов многозначительно подмигнул, обмениваясь с Магурой взглядом.
— А я и есть старший русский офицер, — холодно бросил комбат.
Откинув голову, пленный долго глядел на майора.
— Что я должен говорийт?
— Когда ваш чертов Клейст будет убираться с Кавказа?
— Когда ему разрешийт фюрер!
— Никак не раньше?
Пленный промолчал.
— А какие пехотные части стоят против нас? И какие переброшены за Леднево в пески?
Пленный не отвечал. Лицо его с синеватыми прожилками было обращено к майору, но холодные, остекленевшие глаза смотрели куда-то вдаль. Темные, испачканные мазутом волосы слиплись и торчали в разные стороны острыми колючками. Злой рот был крепко сжат, и губы вздрагивали.
— Думаешь, что ты у нас первый? Хочешь, я расскажу, какие у вас здесь части?
Офицер упрямо отмалчивался.
— Чем же он «интересный человек»? — повернувшись к Магуре, с упреком спросил Симонов. — Ну, молодчик, придется тебе заговорить в другом месте. Тамара Сергеевна, отправьте в штаб полка.
— Есть отправить в штаб полка! — она уже хотела распорядиться, как пленный вскрикнул:
— Что я должен говорийт?
— Тамара Сергеевна, быстро его доставить в штаб. — Отведя Магуру в сторону, Симонов добавил: — Он сейчас как раз там нужен, поторопитесь.
XXV
Станица Микенская, с ровными широкими улицами, с белыми чистыми домами, пересекалась стремительным разбегом грейдера, пролегающего параллельно железнодорожной магистрали. С запада на восток по грейдеру непрерывно катились грузовики со свежими пехотными пополнениями противника. С востока на запад эти же серые, тупорылые автомашины увозили убитых и раненых. В степи было пустынно и тихо, и Рождественский улавливал отдаленное гудение моторов, долетавшее со стороны «Невольки».