Рассвет Полночи. Херсонида
Шрифт:
262 Херсонида Смертельна радость!
– ах!
– сколь часто На самом полету бывают Лишь жертвою нетопырей, Что, выпорхнувши из среды Кафинских дремлющих столпов Или осиротевшей веси, Их жадным поглощают ртом? Но все сии ночные виды Еще не сильны обаять Моих полувздремавших чувств С такою силою живою, Как доброгласье соловья.
– Как нежно тамо Филомела Под тению раин высоких Ночную восклицает песнь?
– Чу!
– как немтующий сей гул, Колена песни повторяя, Волшебной трели подражает!
– Вот!
– то воздушное зерцало, Что, преломя лучи звенящи, Хотя неверно, но приятно Утесам смежным их собщает! Пой!
– пой! любезная певица, Наставница моей камены\ - Пой в славу нощи, - в честь любви! Сия приятна нощь одета Не в зимню ризу грубой волны Или стигийской черной ткани, Но в мантию пушисту, легку, Которая не заграждает, Не подавляет, - но разносит Твой громкий голос по долинам.
– Тебе прекрасная звезда,
– 220 230
Лесть восьмая 263 Ах! как пленяюсь я лучем Ея мигающих очей, - Когда из-за холмов камнистых Она дрожащий сыплет свет И сладостны часы любви Низводит в осененный мир?
– Пой!
– пой, любезная певица, Во славу нощи, в честь любви! Все дремлет, - токмо две печали - Печаль состраждущих сердец, Печаль завистливых сердец, - Покровом бледным осененны, Одни теперь бессонны стонут. Ах!
– обе факел возжигают, И обе слезы испускают; Но перва ангельски льет слезы, Другая Стиксовы крутит Иль крокодиловы слез токи.
– В слезах печали благородной Играют божески лучи И милосердья райски слезы О жребии несчастном ближних; В слезах последней огнь крутится, Огнь смертна факела ея, Что зыбля завсегда она, Скрежещет ржавыми зубами, Дрожащи движет сини губы, Глотает внутрь мяса змиины; Терзается, что счастлив ближний, Сокрыты вымышляет ковы, Чтоб возмутить огнем тлетворным Блаженные соседа дни, То приписуя те пороки, Каких совсем он не имеет, То устрояя ложну славу
264 Херсонида В оклеветание его; А слава, - кто того не знает?
– Широкие имеет уши, Подобно так, как сильный страх Великие глаза имеет.
– Ах!
– зависть льет на пуховике Ночные слезы и о том, Почто судьбина не сравнила Ее с отважным Геркулесом Иль с сыном славного Филиппа, Или с Адонисом, иль с Крезом\ - Ах, - гнусная Алекта в плоти!1 - Доколе прогорит твой факел? О небо!
– ниспусти все ветры И погаси сей страшный факел!
– Пускай не дремлет лишь премудрость И ищет благодатны меры, Чтоб зависти пути пресечь, Обезоружить мышцы ей И радости бальзам влиять Заутра в удрученно сердце!
– Премудрость скромна, - благородна; Ея благотворенья тихи Подобны облачной росе, Что падают с небес в молчаньи.
– Как назову такое сердце?
– Источник слезоструйный благ, Отколе капли сожаленья, Отрада, благость и веселье Во грудь злосчастному текут. Меж тем премудрость созерцает Явленье в тверди с восхищеньем, Что суеверие считает Фурия.
Песть восьмая 265 Злым знамением для вселенной, И заключает некий рок Для сел, градов и сильных царств. Сии блудящие огни, Сии горящие змии Спадают с небеси отвесно Или летят горизонтально В чудесных видах перемен.
– Сия комета быстротечна Бежит, - стремится в бездну солнца; Но возвращаяся назад Из страшного пространства неба Спускается в сей дольний мир И увеличенным хвостом Дрожащу землю осеняет.
– Сармат\ - чрез тридцать лет, - внемли!
– Чрез тридцать лет она скатится1 Из дальних небеси пустынь.
– Предтеча ей - торжествен ужас; Сопутник - океан огнистый; А след - цель поприща чудесна.
– Она и древле посещала В час грозный Цесаря последний И мрак спускала над крестом... Она, - она зардеет вновь. Тогда помыслят, что падет На первый Чатырдагский верх; Но верх сей перед ней пылинка.
– Она страшна, - кого ж страшит?
– Порок, - слепое суеверье И зависть, крадущу средь ночи Сон сладкий у самой себя. В 1835 году большая комета возвратится близко к земле, как полагают.
266 Херсонида Но важна мудрость, дщерь Зевеса, Что чувствует в сей важный час? Она превыше всех сумнений Сего пришельца поздравляет И видит токмо в сем предмете Обычный оборот звезды, Которая, как и другие, Вратится в длани Провиденья.
– Восток, полудень, поздный вечер Не есть ли солнца путь урочный? Почто ж сей путь не страшен нам?
– Почто ж его палящий зной Ключей студеных не страшнее Для дышущих под вечным зноем, Под пламенем лучей отвесных? Но, о камена\ - кончи песнь!
– Ты общи зришь теперь красы, Какие вся вселенна зрит, А Херсонисский лучший день От нас теперь закрылся в мраке.
– Престань, престань петь летний день! Уже завеса ниц упала. Тобою, кротко размышленье, Хощу теперь я заключить?
– Твоею перевязью легкой Хощу венчать я томну песнь.
– Я целый день принес на жертву Приморской арфе в Херсонисе.
– Я пробежал, - хотя небрежно, - Под Херсонисским небом поле Явлений, не воспетых россом. Пусть строгий суд и нежный вкус Простит мои поползновенья!
– Должна ль отвага оставаться В притворе храма Аполлона!
– 350 360
Пестъ восьмая 267 И должен ли порыв души Слабеть и медлить при труде, Что кроет музы нову силу? Моя сопутница, камена, Поутру в орошенных долах, А в полдень на горах прохладных Дорически вдыхала песни.
– Теперь последнюю вдыхает.
– Пусть песнь, - как размышленья дщерь, Еще в последний раз проникнет
– Природа днем пленяла много, Как белокура нека нимфа; Теперь еще пленяет больше, Как черновласая девица. Природа, как моя Сашена, Котора в ясный день являет Одно блистание лица, А в тихие минуты ночи Тайнейши прелести свои. Се!
– там, в восточной стороне, Темно-янтарный холм обширный Растет из-за стеклянной бездны!
– Как тамо протяжен ко мне Свет зыблется по бездне длинный?
– Какое серебро струится В упадшем, - мнится мне, - в пучину, Волнистом, светлом сем столпе? Я зрю в торжественном безмолвьи Сначала полукруг великий; Велик он; - тонкий сей туман Обвод кровавый расширяет; Кровав он; - стелющийся пар В нем бледный цвет переменяет.
268 Херсонида Ce!
– целое луны чело!
– От сребреных ея лучей Бледнеют мшистые холмы, Бледнеют белы стены башней, Бледнеют куполы мечетей. Ах!
– пусть она дню подражает?
– Но день, - сей день не возвратится!
– Где делось розовое утро?
– Где слава полдней?
– пролетела.
– Чу!
– бьет час нощи!
– вот бой крови, Сатурновой бой быстрой крови!
– Вот мера настоящей жизни!
– Что наша жизнь?
– мелькнувший день! О сколь тиха заря дней юных!
– В сем утреннем сумраке зрим Предметы токмо в половину.
– Но внутренняя раздражимость1 Уже приемлет царство в сердце. Она канал есть легкий жизни; Она теченьем правит соков; А как?
– все то тогда сокрыто.
– Что чувствуем, того не знаем; Поем, - как утренние птицы, Не зная радости причины, Играем, - как младые агнцы, На шелкову идущи пажить, Не зная, встретится ли волк?
– Слезимся, - как роса воздушна, Что лишь напыщится, - исчезнет.
– Ни пылка страсть, ни тихий разум Листков своих не развивают Irritabilis, Re"itz - дражимость, или раздражимость.
Песть восьмая 269 И кроют их еще в пукете.
– Увы!
– где ж дни сии блаженны?
– Как сон минули, - а невинность- Повязка с скромных глаз спадает, И в чувствиях рассвет белеет. Бурливый вихрь страстей слегка Шипеть в то время начинает.
– Любовь раскладывает огнь, Чтоб остру стрелу раскалить И в жилах кровь воскипятить.
– Та тиха искра, что в очах Во время юных дней сияла И чистый огнь лишь возвещала, Теперь уж пламенем пылает.
– Горящий взор перелетает С предмета на другой предмет.
– Не милы сверстники младые, С кем игры прежде разделяли.
– И самая вернейша дружба Свои права тогда теряет.
– Не милы те поля открыты, Где прежде игры ожидали.
– Уединенных рощей тень Убежищем любимым стала; И кто свидетель страсти нашей, Которая тогда снедает?
– Свидетель токмо лес и тени.
– Ни музы, ни Минерва мудра Не отвлекут от мест печали В бессмертные свои объятья. Лишь знанья занимали мозг, А сердца - не коснулись музы; Любовь, - любовь владеет им; Тогда пылающее сердце При чтении лишь нежной песни
270 Херсонида В честь некиим бровям прелестным Подобится плавильной пещи; Во груди зной; - так что же медлить? «Где ты, прекрасная?
– где ты? В каких пределах обитаешь? Какое нас делит пространство? Хотя не знаю я тебя! Но симпатия потаенна Уже давно знакомит нас; Уже давно соединились Пылающие наши души. Приди ко мне, - сужденна нимфа! Приди!
– узнай, как сердце тает?» Так в страсти мы тогда взываем; Глаза для сердца клада ищут; Глаза встречаются, - и с кем? С той самою заветной нимфой, Что стоила толиких вздохов; Потом усмешки, - речи, - клятвы; Когда препоны нет к союзу, Все укрепляет нежну страсть; Кто ж прочего потом не знает? Тогда сбираем мы фиалки, Гвоздики пестры, розы алы, Чтоб русы увенчать власы Возлюбленной своей Эрринны Или украсить с нежным вкусом Цветами по л ну грудь ея; Тут мним, что розы и фиалки Гораздо менее цветущи, Чем нежное лице ея, И запах их не столь душист, Как тихое ея дыханье. Ах! коль приятны дни любви!
– Но если бурны ураганы
Песть восьмая 271 Ужасной ревности восстанут, Увы!
– тогда мы все клянем, Клянем и самый день рожденья. Так мирт цветет; се!
– лавр растет!
– Что медлить?
– время лавры жать!
– Уже блистают над главой Часы кипяти пылких лет; Другая страсть в крови пылает; Палящий чести зной горит И возжигает скромный дух, - Забыв, что токмо в сердце должно Искать блаженство непреложно, Преследуем иное счастье По стромким оного скалам; Но часто лишь его рамена В мятежном мире уловляем; Хотя бы на брегах Невы, Хотя бы на брегах Эвксина, Или в златых песках Востока, Или в златых ливийских сушах, Или в голкондских рудокопнях За ним гнались мы опрометом: Когда усмешки не покажет; Все суетно; - оно летит, Как молния летит оно И слепо на главу падет; Где ж чаще?
– там, где лесть ползет И с нею наряду идет; И на кого же?
– на раба, Кому, - как страстная блудница, Слепою жертвуя любовью, Дает свою бесстыдну руку, Роскошно разверзает лоно.
– Однако - гонимся за ним, Хотя лишь зрим его рамена.