Рассвет Полночи. Херсонида
Шрифт:
252 Херсонида Ах!
– как - редеет в сердце - бой? Се - смертный - мрак!
– о вечна ночь! Алла\ - при-ми мой - дух! и - о-о -» Сказал!
– и отвратясь лицем Простерся, - воздохнул - и умер.
– Бесчисленные токи слез, Пролиты по его кончине, Гораздо были изобильней, Чем наполнявшая вода Тот драгоценный водонос, В который праотец его Главу лишь внедрил на минуту; Он ощутил в одну минуту, Что на седьмом он пробыл небе Уж несколько пресветлых лет.
– Вещают, что при сем Мурза Провозгласил в хвалу Шерифа Прекрасную надгробну речь. Туда ж приспевши пастухи, Что были в горных с ним пещерах, Приусугубили свой плач И так оплакивали смерть Сего достойного слез друга: 1 пастух О дщерь Киммерии\ - кого?
– Кого ты ищешь?
– нет его!
– Нет пастыря сердец сего!
– Злосчастна дщерь страны блаженной! Зри!
– кто на скате там лежит?
– Омар, - наставник твой
– Как!
– как Шериф сей мир оставил? 840 850
Песнь седьмая 253 Как пал бессмертный?
– плачь о нем! Но он - долг странника исправил; Да будет вечный мир на нем! 2 пастух О сын Измаила).
– внемли!
– Когда иных персть иссушенна Погибнет, в вихрях расточенна, Восхитясь от лица земли, - Его - пребудет имя верно, В сердцах измальтян бессмертно; Он памятен столетьям всем; Да будет вечный мир на нем! 1 пастух Когда дождемся мы рассвету; Когда заутра первый луч Падет к останкам сим из туч, Проводим по его завету Их в лоно матерней земли! Сие уста его рекли; Да будет вечный мир над ними! 2 пастух Се дружбы долг лежит меж нами, Чтоб и усопшим мы друзьям Осталися еще друзьями!
– Сей жертвы требует он сам; Се он из гроба к нам взывает! Дух с тверди зрит и помавает! Да будет духу вечный мир!
254 Херсонида Мурза Итак, друзья, и вы, пришельцы! Оставим слезное рыданье! Но завтра, - как румянец утра Украсит облака над морем И оживит холмы и дебри, - Положим мармор здесь, как знак Шерифовой святой кончины!
– О вождь мой!
– ты того достоин, Достоин памятников лучших; Да будет вечный мир с тобой! Так кончилось рыданье горько; Вещают, что в наставший день Мурза, во бденьи ночь проведши И брачну радость отложа, В часы ночные токмо тщился Собрать сокровища понятий, Изящных мыслей, выражений - И возгласил прекрасну речь В печальном провожденьи гроба. Муллы и знатоки Корана Сему дивились велеречью; А добры музульманки с ними Излили реки слез усердных. Но здесь - я око отвращу От столь плачевного позора И возведу спокойный взор На перву степень трона нощи. 900 910
(ПЕСНЬ ВОСЬМАЯ) Содержание Образ сумерек.
– Тени ханов.
– Горячий морской ветр.
– Местопребывание рыб.
– Ловля их - весенняя и осенняя.
– Деятельность ночных и других сим подобных существ.
– Соловей.
– Бдительное сострадание.
– Не меньше того и зависть.
– Явления воздушные.
– Нравственное извлечение из песнотворения.
– Имн Царю Царствующих Смотри!
– как сумрак восприемлет Обыкновенный свой престол В тенистом нашем кругозоре1, И кажется, что торжествует Умершего Шерифа смерть. Увы, - Омар, - и ты скончал Урочно странствие свое!
– Хоть ты, свое считая рвенье Священным, препинался много; 10 Но добрый путь тебе, - Омар\ Оставь пещися храбрым россам, Пещися мудрому Царю О соплеменниках твоих, О коих столько ты болел! Победам россов вслед течет Мир вечный, - долу здесь и там.
– Ты спишь и не проснешься завтра; Твоя ночь гроба - вечна ночь; А здесь - ночь мира начинает Так переведен горизонт; но я осмелился в первых песнях перевесть его глазо-ем, или обзор, что, кажется, не ближе ли означает силу термина?
256 Херсонида Свинцовым скиптром помавать.
– Ея ужасну мановенью Покорствуют различны тени: Одне нисходят с верху скал И длинной мантией своей Далече покрывают долы; Другие, цвет имея грубый, Идут не скоро созади.
– Мне мнится, - с ними восстают Из праха грозны тени скифов.
– Там тени странствуют шерифов; Там ходят призраки Фоантов Или ужасных Митридатов, Или растрепанных Медей, Или Фалестры копьеносной?
– Здесь тень является Мамая, Что, зверским оком озираясь, Терзает с стоном грудь власату, Где раны те еще горят, Которые впечатлены Десницей страшною Донского1, Тогда как с грубою гордыней Сей зверь, из Перекопа мчась, Хотел в Куликовских долинах Несчастных россов подавить; А тамо вьются над гробами Угрюмы тени Мубареков, Мурат-Гиреев и Салметов.
– Ужасны тени сих мужей!
– Их смуглы, кажется мне, чела Покрыты преисподним мраком... Их черны взоры не находят Великий князь Димитрий, проименованный Донский по случаю славной победы над Мамаем, был отец и утешитель бедной тогда России.
Пестъ восьмая 257 Своих потомков на хребтах.
– Как воют там они в скалах?
– Какие страшные стези В равнинах горных пролагают?
– Касаясь бисерной росы Сухими перстами своими, Следы ужасны оставляют В страх утреннему пастуху. 60 Но что?
– какой свирепый ветр Еще от моря восстает1?
– Он с юга дует и шумит, Подобно быстрой, жаркой буре!
– Как стонут южные брега? Как здесь качается сей лавр С опущенными вниз листами?
– Как там ручьи трепещут в падях
– Я ощущаю зной - он жжет 70 Тогда, как должно охладиться; Я слышу тяжкий дух - он душит, Тогда как должно освежиться; Но серный пар сей давит чувство.
– Ах!
– знать, еще в пучине скрыты Подземны вещества горючи! Они, парами из-под бездны В сумрачную исшедши твердь, Разносятся по долам бурей.
– К тебе, - природа благотворна, Хвалу возносит житель здесь, Что знойный вихрь преходит скоро, Что сей воздушный демон мести, 80 1 Около южных берегов Таврии в сумерки бывает с моря пресвире- пый ветр, подобный шквалу, отменно горячий и тяжко пахучий; но он скоро утихает. 9. Бобров Семен, т. 2
258 Херсонида Едва гортань разинет знойну, Сжимает и смыкает паки.
– Зри!
– тамо в отдаленном юге, В краю сумрачна горизонта Еще в полкругах некий гром Чертит сребристые бразды; Но рев уже не слышен прежний.
– Зарница не гремит над нивой.
– Здесь все спокойно, - все молчит. Се!
– пролегает путь к брегам!
– Я темный путь туда приемлю И зрю вдали кустарник малый Иль пастуха, идуща с моря, Высоким длинным великаном Или густым столпом тумана.
– Но златоперых щур соборы, Любители зари последней, Парят вблизи приморских гор И, зыбля крылошки зелены Над темной спинкою своей, Прохладный сумрак рассекают, А желты шейки протягая, Еще поют пискливым гласом Свободу от дневнаго зноя. Какая тишина в водах?
– Они, как зеркало, стоят. Когда с Кафинских берегов Взираешь на равнину моря, Тогда печальны стены града Рисуются в стекле пучины Во образе развалин зыбких И слезную в слезах Фетиды Картину в сумрак представляют.
– Как тамо рыбы выпрядают
Лесть восьмая 259 И, сделав в воздухе полкруг, Тотчас опять стремятся в бездну? Лишь за собою оставляют Кругов морщины по водам. Там рыбы ханские, пеструшки, При свете звезд или луны Выставливают в быстром ходе Из зыби черно-пеги бедра, Или султански рыбы тучны1, Которых вес в роскошном Риме Равнялся с весом серебра, Пурпуровой блистают кожей Сквозь чешую свою прозрачну. Но как Овен нетерпеливый, Расторгнув топотом своим Покровы снежные зимы, Откроет кроткий месяц роз И выведет из зимних хлевов Стада блеющи в царство Флоры, Иль как печальный Скорпион Ниспустит над пучиной гладкой С небес туманные завесы И длинную осенню ночь В трояком мраке углубит, Тогда пронырливый рыбак, Приметив в воздухе покой И в море чаемую тихость, Пускается с подсветом в бездну.
– Горящий пламень, проницая Далеко в тиху глубину, Огнисту башню протягает, По жидким вьющуюсь зыбям.
– Ханские и султанские рыбы так называются от татар по отменно хорошему вкусу и виду. 130 140 9*
260 Херсонида Тогда, - под скромным как веслом, Сверкая, резвый пурпур скачет, Обманутые чада моря, Стремясь на роковой сей огнь, Бывают жертвою плачевной.
– Рыбак неумолимый, ждав Сего с дрожаньем потаенным, Уже давно раскинул сеть, С колеблемой лодьи восклоншись, Во вред сим вод простым народам.
– Тогда кефаль среброчешуйна И остроносый жирный скомбер, В последний раз пером плеснув Средь матерней своей стихии, В жестокой попадают плен. Уже в грядущую весну Не будут с братьями чинить Периодический свой ход К Дунайским устьям быстротечным Или через пролив Стамбула В Архипелажскую пучину, А после паки возвращаться При днях осенних в зыбь Эвксин. У тихих сих блестящих вод, Где свод небес изображен, Как в ясном некоем зерцале, Служащим эхом для цветов, И где все яворы прибрежны, Наклонши в зыбь власы зелены, Являются во глубине Бегущими рядами быстро, - Я всюду зрю безмолвный мрак И всюду кротки тени нощи.
– Лишь в злаке шелковиц густых
Пестъ восьмая 261 Среди приморских вертоградов Не дремлют токмо листо-липки1 И тонким гласом сон наводят.
– Они, из усыренных долов Взбираясь в мрачный час по древу И к тылу листвий прилипая, Всю темну ночь поют до утра.
– Меж тем как под густой гробиной, Качаясь, белоперый сыч На ветви томно восклицает И в целу нощь окрестны долы Тоскливой песнью оглашает, А в злачной густоте аржанца2 Бродящий рябоватый крастель С зарею тусклой раздает Клик громкий по холмам пустыни, - Горящи светляки в садах3 Свой тусклый факел возжигают.
– Как слабо отгоняют тьму Сии толь дробные огни, Сии трубчатые светочи, Которыми песок морский И тучный злак везде усеян То посреде сырых ложбин, То средь брегов, покрытых влагой?
– С какою радостью виющись Ночные бабочки над полем По свойственному им влеченью Стремятся к слабым сим светочам!
– 1 Род очень малых и очень легких лягушек, которые, прицепясь к листам дерева, всю ночь кричат. Голос их не противен и несколько похож на сверчка, но громче. Оне больше подходят к травяным кобылкам, или стрекозам. 2 Род травы, похожей видом на рожь. 3 Светящиеся червяки.