Рассвет (сборник)
Шрифт:
— Братки, антракт! — положил он косточки и вьюном выскользнул из клуба.
Глава двадцать восьмая
Бабка Степанида вечером пошла к соседям. А Галина, устав после поездки, решила пораньше лечь спать. Не успела раздеться, как дверь распахнулась настежь, и на пороге предстал Виктор. Галя ахнула и отступила назад. Весь черный, грязный, он тяжело дышал и дико смотрел на нее единственным глазом. Второй заплыл. На виске также был синяк. Из носа на разорванную
— Что с тобой? Кто это тебя? — бросилась к нему Галя.
Виктор пошатнулся, схватился рукой за косяк. Губы его скривились.
— Молча, падлюки, били… — всхлипнул он.
— Кто?
— Не знаю. У-ух, сволочи! — скрипнул он зубами и, пошатываясь, прошел на середину комнаты, сел на табуретку, опустил голову.
— Может, Степан? — высказала догадку Галина.
Виктор отрицательно покачал головой.
— Тот убил бы. А эти невысокие оба. А кто — не разобрал: темно, — проговорил он и вдруг, закрывшись руками, зарыдал.
На лице Галины было удивление, испуг и сожаление. Лишь через несколько минут она опомнилась, протянула руки к его голове, но тут же отдернула назад. Все его волосы слиплись от крови.
Галина схватила полотенце.
— Витя, умойся. Давай я тебе солью. Пошли!
Он не отвечал, беззвучно плакал, содрогаясь всем телом.
Злость на неизвестных разбойников охватила девушку. Разве Виктор виноват в том, что отца осудили. За что его так изуродовали? Только теперь она со всей глубиной поняла, как правильно говорил Стукалов. Виктору нужна моральная поддержка друзей.
И именно на нее возложил это задание Иван Петрович. Но как выполнить его, когда с Виктором так обращаются?
Виктор перестал всхлипывать. Минут десять он сидел молча, не отрывая рук от лица. Потом резко поднял голову.
— Хватит! Мне надоела эта игра в кошки-мышки! — со злостью проговорил он.
— Витя, не волнуйся… Мы обязательно найдем тех, кто это сделал. К суду привлечем. Вот увидишь!..
— Да я не об этом! — скривился болезненно. — Мне надоело, что ты водишь меня за нос!
Мысли в его голове путались. Он хотел только одного — завоевать Галину, любой ценой убедить ее в своей правоте, а потом…
— Ты, наверное, смеешься надо мной, а я все эти ночи не спал, думал о тебе.
— Обо мне?
— Да, да! О тебе! Я больше не могу! Понимаешь, не могу больше терпеть эту муку! — выдохнул он, и на Галину пахнуло водочным перегаром.
— Ты что, пьян?
— Да, пьян, пьян! И все из-за тебя!..
Галина понимала, что сегодня не миновать признания, но все-таки попыталась перевести разговор на другую тему.
— Ты что, бросил отару? — спросила она.
— Бросил! Пускай ее черти возьмут! Навсегда бросил! Это каторга, а не жизнь. Жара, пыль, солнце прямо в макушку… Тарантул меня чуть не укусил. Паук такой — укусит и смерть. Я спал прямо на земле. Потом ливень начался, я простудился…
— Какой ливень? Дождей же не было.
— Были, не были — все равно!.. Не могу я здесь больше, Галочка, не могу! Я хочу настоящей, красивой жизни для души, хочу нашего счастья! Мы молодые, сильные, нам только жить и наслаждаться, а мы вместо этого влезли в ярмо. Жизнь течет где-то там, мимо нас. А годы проходят, безвозвратно проходят… — торопился он высказаться.
Широко открытыми глазами смотрела Галина на Виктора. Тот ли это, всегда жизнерадостный Витька Костомаров, лучший школьный оратор и активист?
«Нет, просто на него подействовала водка и эти хулиганы. У него расшатаны нервы», — подумала она и сказала как можно мягче:
— Витя, ты пьян. Тебе надо хорошенько отдохнуть. Подумай, о чем ты говоришь?
— О тебе, о себе, о жизни. И не думай, что во всем виновата водка. Я давно хотел тебе сказать: ни за что не поехал бы сюда, в эту дыру, если бы не ты… Галочка, дорогая, самая дорогая, я люблю тебя! — порывисто схватил он руки девушки и начал их целовать.
Галина задохнулась от омерзения, которое наполняло ее. Она не могла произнести ни одного слова. Потом брезгливо выдернула руки.
— Ты пьян и не понимаешь, что говоришь! Повторяю: иди проспись!
— Родная, я всё понимаю. Всё-всё! Все три месяца я только и думал об этом. Думал, что сама опомнишься, поймешь, что наше место не здесь, а в городе! У тебя отец и мать на хороших должностях. Неужели они не устроят? — с пьяной откровенностью говорил он. — Ведь жизнь, Галочка, одна! Это самое дорогое, что есть у человека, и нельзя, пойми, нельзя преступно тратить ее на бессмысленные эксперименты… Надо спешить жить…
— Хватит! — крикнула Галина, наконец, опомнившись. — Я думала, что ты человек, а ты — ничтожество! Что ты мне предлагаешь! Продать совесть? Совесть комсомольца? Да что тебе комсомол… У тебя нет ничего святого, кроме собственной шкуры! Теперь я все поняла, разобралась. Эгоист! Сколько лет ты нас обманывал! Так вот почему ты рисовал мне всех здешних людей такими тупыми! Ты любишь только себя? Три месяца назад газету со своим портретом и трескучими обещаниями всем знакомым разослал, смотрите, мол, какой я!.. Хамелеон! А теперь?
— Галочка, родная!.. — слезливо тянул Виктор.
— Молчи!
— Дорогая, послушай!..
— Замолчи, негодяй! — захлебывалась словами Галина. — Ты позоришь нашу школу, комсомол… Гнилая твоя душонка! Вот когда я тебя раскусила! «Так бы летел и летел на этой машине по жизни! Смена впечатлений, настроений… Жизнь — это счастье!» — повторила она его слова. — Ты хочешь, чтобы кто-то работал, а ты был только пассажиром, нахлебником был? Наблюдать, болтать, летать на крыльях мечты? Но ни крыльев, ни мечты у тебя нет — самая гнилая шелуха! — воскликнула Галина, дрожа от возмущения.