Река моя колыбельная...
Шрифт:
Амир растерянно, но не обиженно пробормотал:
— Вот заладила, как сорока… Какой я хромой? Я просто никогда на реке не был.
А Мухтар всю жизнь то на рыбалку, то на охоту… И все с ночевкой… А меня даже в школу без бабки не пускали. Это первый раз я один из дома уехал. Отец на войне погиб, бабушка умерла, а мама заболела. Меня забрала к себе мамина сестра, мать Мухтара.
Тронутая его признанием, Дарига жалостливо посмотрела на него и спросила:
— Значит, Мухтар — твой брат…
Амир кивнул и пояснил:
— Двоюродный.
Он
В зарослях затрещало, зашуршало. Из кустов выскочил Мухтар, на откосе он сдержал бег, спрыгнул вниз, постоял, шумно дыша. и глянув на ребят, крикнул:
— Это не берег! Это остров! Берег еще далеко! Амир, подымай парус! Поплыли, пока ветерок и луна! Надо обогнуть остров, там берег!..
Дарига с затаенной радостью и восхищением смотрела на Мухтара. Амир, заметив это, угрюмо опустил голову и пошел к мачте.
Дрябло хлопал парус. Скрипела мачта, каик медленно скользил по сонному течению реки…
Сидя за рулем, Мухтар рассказывал:
— А потом аист стал драться… Клюв у него во какой! — показывая, Мухтар отмерил полствола у ружья.
— И ты его отпустил? — недоверчиво спросил Амир.
— А ну его! Я б и сам отпустил. Но он как даст клювом по башке… Пока я чесался…
Амир и Мухтар засмеялись.
Отсутствие прямой угрозы, незатейливое приключение с аистом приглушили страх, дети хохотали, боясь обронить мгновение радости, к которой постоянно устремлена детская душа.
Дарига тоже долго смеялась, но вдруг смех ее как-то сам по себе хрустнул, переломился и тоненькое жалобное завывание струйкой просочилось из самой души девочки.
Мальчики разом стихли.
— Ии-и! Де-едуу… де-д-ду-ушка-а-а!.. — судорожно вздрагивала девочка.
Мимо проплывал дремучий остров. Из тьмы его берегов к баркасу тянулись белые корявые ветки. Плач девочки из глубины острова отзывался эхом, и казалось, что там, за сплетениями саксаула, плачет еще одна девочка.
Ужас охватил ребят, и они, прижавшись спинами к девочке, как бы защищая ее, стали кричать мерзлыми голосами:
— Ата-а-а-а!..
— Зейнолла-ата-а-а-а!. Э-э-эй!
— Э-э-э-а!.. — жутко передразнивало эхо.
И чем громче кричали дети, тем страшнее откликалась ночная темень. Вдруг Мухтар вскинул ружье и выстрелил в звезды. Отозвалось далекое протяжное эхо, и снова все стихло вокруг. Равнодушно светилась река. Испуганно озираясь, безутешно плакала девочка…
Брезжил рассвет. Каик пристал к пологому берегу, на котором стоял старый аул. Несколько ломов без крыш, без стекол пустоглазо пялились на реку. Остальные дома тоже казались мертвыми.
На берегу ребята нашли пустую тачку, погрузили в нее мешок с мукой, бидон с керосином, куль соли, солдатский вещмешок и покатили тачку в аул. Ребята прошли мимо кузни с темным проемом двери. Возле кузни стоял столб, на нем висела связка ржавых подков. Аул был пуст, и от этого стало страшно. Поднялся ветер и понес пыль по дороге.
— В этом ауле мужчин нет, — сказала Дарига. — Все на войне. Молодые тети тоже… Кто на войне, а кто на руднике работает. Остались одни бабушки. Их тоже мало… Каждый год мы с дедушкой помогаем им огород копать, джугару сеять. Вон идет Куляш-апа. Она умрет, когда узнает про это… — Дарига ткнула пальцем в солдатский вещмешок.
— А ты не показывай, спрячь… — предложил Амир.
— Дедушка никогда не врал, — возразила она. — Он говорил, лучше знать, чем не знать… Обманывать хуже, говорил дедушка.
Дарнга достала из сумки трепещущий на ветру лист похоронки.
— А если она умрет? — в упор посмотрел Амир на Даригу и неожиданно строго приказал: — Не давай.
Девочка растерянно посмотрела на Мухтара. Тот пожал плечами.
Подошла старая, изможденная женщина. Слеповато вглядываясь в детей, она вдруг всплеснула слабыми руками и запричитала:
— Ай вы, бедные мои! Ай, это ты, Дарига, айналайн, где твой дедушка? Неужели умер или заболел? А это чьи дети? Ай вы, бедные мои! И керосин, и мука. А почту? Дарига, айналайн, это мне письмо? Да? Вот хорошо! Не зря ко мне аистиха вернулась. Два дня назад улетела, и нет ее и нет. Пустельга яйца ее в гнезде поклевала. Я плакала, плакала! Думала, будет несчастье. А утром слышу: прилетела моя аистиха. Во-он она!
На крыше в большом гнезде копошился аист и клювом срывал с себя клочья сети, трепыхавшиеся на ветру. Мухтар узнал своего аиста, обрадованно толкнул Амира:
— Вот он!
— Да, да! — подтвердила старушка. — Прилетела, и вижу, радость мне принесла. Это мне письмо, айналайн? Да?
Дарига сначала попридержала похоронку, которую хотела взять Куляш-апа. Потом решительно протянула ее старушке. Та взяла похоронку, поднесла близко к слеповатым глазам и, вздрогнув, быстро вернула ее девочке. Пугливой бабочкой пропорхала похоронка из рук в руки и, когда снова замерла в руках девочки, Амир и Мухтар облегченно вздохнули.
Поколебавшись, Дарига опять протянула трепещущий на ветру лист бумаги в сухие руки старой женщины, прижатые к груди. Куляш-апа отшатнулась, сжалась в комок, как от удара, и слабо промолвила:
— Дарнга, айналайн, это не мне, да?.. Дарига, верблюжонок ты мой, пожалей меня, старую верблюдицу. Я уже две таких получила, дети мои бедные! Это не мне, да? Скажите! Нет, да? У меня курт есть… Я вам курт дам, дети мои бедные.
Куляш-апа опустилась перед испуганными детьми на колени и стала развязывать узелок. Пальцы ее непослушно прыгали. Развязав узелок с белым шариком овечьего сыра, она вдруг упала на землю и заплакала, жалобно причитая тоненьким, как у маленькой депочки, голоском: