Рэймидж и барабанный бой

Поуп Дадли

— Есть, сэр, — сказал штурман, выражая голосом столько неодобрения, сколько мог себе позволить.

Гребцы была уже на местах, когда Рэймидж спустился в гичку. Внезапно он сообразил, что если шлюпка испанцев окажется рядом с фрегатом, а единственная оставшаяся шлюпка «Кэтлин» подойдет несколько минут спустя, испанцы могут (если додумаются до этого) рискнуть жизнью своего капитана, чтобы разом захватить его самого и его единственное оружие — шлюпку, которой можно подорвать фрегат.

— Мистер Саутвик, — распорядился он. — Мне нужны еще двенадцать матросов. Я отправлю гичку назад и доставлю испанских офицеров в

их собственной шлюпке.

Группа испанских офицеров ждала у трапа, когда они поднимутся на борт, но вместо этого Джексон поставил гичку борт о борт с другой шлюпкой, Рэймидж с дюжиной матросов перебрался в нее, и гичка двинулась назад к «Кэтлин».

Весь маневр был проделан так четко и быстро что испанцы были захвачены врасплох и не поняли всю важность смены шлюпки. Лейтенант Пареха ждал Рэймиджа, когда тот поднялся по трапу в сопровождении Джексона.

Когда испанец начал свое долгое формальное приветствие, он осторожно снял шляпу, и стал виден пластырь у него на макушке. Его лицо было белым, и он вздрогнул он боли, завершая поклон и выпрямляясь. Как раз в этот момент он увидел, что шрам над бровью Рэймиджа теперь выглядит как белый разрез на фоне загара, словно его кожа слишком туго натянута, а брови сошлись в прямую линию. Затем он заглянул в глубоко посаженные глаза.

Голос Парехи неожиданно дрогнул, и Рэймидж холодно сказал:

— Вы нарушили договор об условном освобождении.

— Сэр! Как можете вы предполагать…

— Вы нарушили договор об условном освобождении, и тут нечего обсуждать. Пожалуйста, представьте мне своих офицеров.

Пареха пожал плечами и подозвал нескольких человек, стоявших у штурвала. Они сразу же подошли — четыре молодых человека с разницей в возрасте в несколько лет — и выстроились в шеренгу, похожие на нашкодивших школяров, хотя Рэймидж знал, что они все почти его ровесники. Он предусмотрительно держался от них на расстоянии трех-четырех шагов, чтобы избежать рукопожатий, и Пареха представил их как второго, третьего, четвертого и младшего лейтенантов, и каждый в свой черед поклонился.

— А штурман?

Пареха махнул рукой небритому человеку, примерно пяти футов ростом, больше похожему на потрепанный непогодой бочонок с ногами. Рэймидж повернулся, чтобы взглядом указать Джексону на пистолет у него за поясом, а потом на Пареху, который пропустил этот немой диалог.

В то время как испанский штурман ковылял к ним, изображая на лице негодование, ненависть и презрение, Джексон небрежно сделал несколько шагов и оказался за спиной Парехи.

Когда штурман был представлен, Рэймидж понял, что его нельзя оставить на борту. Он также должен стать пленником: совершенно очевидно, что штурман — жесткий, злобный человек, способный на любое предательство или преступление, мысль о котором придет в его грязную голову. Вместо него Рэймидж решил оставить четвертого лейтенанта — гибкого юнца, слабого и бесхарактерного, судя по выражению лица, очевидно, попавшим на фрегат благодаря связям при дворе, а не своим способностям к морскому делу.

Рэймидж повернулся к Парехе.

— Все за исключением этого джентльмена, — сказал он по-английски, указывая на четвертого лейтенанта, — должны сесть в эту шлюпку немедленно.

Пареха, ошеломленный неожиданным приказом, уставился на Рэймиджа и затем начал заикаться:

— Но… но…

— Переведите приказ, пожалуйста.

— Нет, я отказываюсь!

Рэймидж посмотрел на Джексона через плечо испанца и кивнул.

Дуло пистолета американца прижалось к шее Парехи. Тот стоял как парализованный, и Джексон с точно рассчитанным драматизмом взвел курок, так что Пареха всем телом ощутил металлический щелчок. Рэймидж мог видеть капли пота на лбу и верхней губе испанца, но поскольку тот, похоже, не собирался говорить, Рэймидж неожиданно сам отдал приказ по-испански. Внезапность движения Джексона и неожиданно выказанное Рэймиджем знание испанского языка сломили второго, третьего и младшего лейтенантов, и они двинулись к входному порту, но штурман стоял неподвижно.

— Вы тоже, — сказал Рэймидж.

— Нет, я остаюсь.

Рэймидж не был настроен спорить, но он и не хотел никого убивать без крайней необходимости, поэтому он повернулся к Парехе с самым безжалостным выражением лица, на какое был способен, одновременно вытащив собственный пистолет и наведя его на штурмана.

Он сказал холодно по-испански:

— Лейтенант, до вчерашнего дня я не знал о вашем существовании. Сегодня меня не заботит, существуете вы или нет. То же самое относится к этому человеку. Если он не сядет в шлюпку, я убью вас обоих. Это не имеет никакого значения для меня и не помешает моим планам, так что делайте, что хотите: или дайте ему законный приказ вышестоящего офицера, или… Это его последний шанс — и ваш тоже.

Пареха теперь выглядел так, словно упадет в обморок до того, как успеет заговорить: Джексон так сильно прижимал дуло пистолета к его шее, что ему приходилось делать усилие, чтобы против воли не шагнуть вперед. Наконец он тихо, почти шепотом, приказал штурману:

— Делайте как вам говорят. Садитесь в шлюпку.

Штурман, казалось, не собирался повиноваться, но, заглянув в дуло пистолета Рэймиджа, а затем в его глаза, он пошел следом за другими. Тогда Рэймидж обратился к четвертому лейтенанту, оставшемуся в одиночестве и, очевидно, напуганному этим.

— Вы временно назначены капитаном «Сабины». Вы будете следовать на буксире за моим судном днем и ночью. Ночью зажжете три фонаря, как прежде. Удостоверьтесь, что ваши матросы ведут себя покорно. Не делайте ошибок. Первым вы обречете на смерть штурмана — вы увидите, как его тело плывет мимо. Потом младший, третий, второй и первый лейтенанты. Ваша шестая ошибка отправит на смерть вашего капитана. Вы понимаете?

Испанец кивнул, неспособный говорить.

Рэймидж жестом указал Джексону, чтобы тот убрал пистолет, и Пареха пошел к фальшборту.

— Вы — варвар, — почти шепотом сказал он по-английски. — Не лучше любого пирата.

— Вы льстите мне, — сказал Рэймидж холодно, наслаждаясь своей временной ролью и с трудом удерживаясь от смеха. — Мое любимое занятие — убийство. По закону, вы понимаете: все должно быть сделано по закону — в этом половина удовольствия. Именно поэтому я наслаждаюсь войной — не так ли? В конце концов, это Его Католическое Величество объявил войну нам. Мы ее не начинали, вы знаете. Мы — просто еретики — вы помните, как ваши священники сжигали таких как мы, чтобы спасти наши души? С тех пор, как вы навсегда закрыли для нас райские врата, мы прокляты навеки, и нам нечего терять. Но вы, если я убью вас, вы попадете прямо на небо — не так ли?..