Рэймидж и барабанный бой
Шрифт:
Теперь ошибки быть не могло: кричали испанцы — и он вздохнул почти с облегчения. Страшно не знать. Когда знаешь, не боишься — или по крайней мере страху есть предел. Неизвестность делает страх бездонным.
— Доны, сэр; я могу слышать их отчетливо, — сказал Саутвик.
— Я знаю.
— Приз, сэр?
— Продолжайте буксировать: нет никакого смысла бросать его, и у Эпплби нет времени, чтобы его уничтожить.
— Мы дадим по каждому из них «залп ради чести флага», сэр?
— Нет, — резко возразил Рэймидж. — Оставьте эти глупости французам.
Pour l'honneur de pavillion: французский обычай дать один бортовой залп, а затем поспешно спустить флаг, чтобы их не могли обвинить в капитуляции без единого выстрела. Кого это волнует? Если враг был намного сильнее, никто не обвинит тебя в любом случае; если же нет — одного залпа явно недостаточно. Зачем ради вздорной гордыни рисковать получить ответный залп, который бесполезно убьет твоих людей?
Когда он увидит Джанну снова? Ему годы гнить в какой-нибудь испанской тюрьме, а она — в Англии, обхаживаемая всеми денди лондонского высшего света. После нескольких балов в Сент-Джеймском дворце в обществе герцогини Такой-то и леди Этакой она позабудет (с удовольствием, надо полагать) эти недолгие дни в вонючем, неудобном, тесном деревянном ящике, какой представляла из себя «Кэтлин». Странным образом он, однако, не испытывал горечи: недовольство собственной неудачей, но не горечь. Возможно, это признак старости, с иронией думал он, или по крайней мере зрелости. Пытайтесь сделать невозможное, но примите неизбежность — если не можете творить чудеса. Слава Богу, ее нет с ним теперь: страшно вообразить их двоих, разлученных в пределах одной вонючей испанской тюрьмы, под надзором неусыпно бдящих испанских охранников и полусонных, больных, медленно умирающих на жаре собак. Капитуляция. Он чувствовал себя больным. Казалось, что в течение прошлых нескольких дней все, что он делал, делалось без единой мысли о возможных последствиях. Без единой проклятой мысли вообще.
Незадолго до того, как шлюпка отошла от испанского фрегата, лежащего в дрейфе с наветренной стороны, Джексон подошел к Рэймиджу и сказал взволнованно:
— Сэр, переоденьтесь в матросскую одежду — быстро!
Рэймидж выглядел настолько пораженным, что Джексон быстро добавил:
— У меня есть план, сэр: нет времени объяснять подробно, но вы должны притворится матросом. Я объяснил мистеру Саутвику, и он скажет, что капитан умер несколько дней назад, а он принял командование. Пожалуйста, пойдите и переоденьтесь, сэр! — Он протянул сверток с каким-то тряпьем. — Я предупредил парней, что вы — простой матрос.
Шлюпка, полная испанских моряков и солдат, была готова отойти. Рэймидж колебался, неспособный догадаться, что задумал Джексон.
— Ну, сэр! — воскликнул нетерпеливо Джексон. — Вы должны сказать, что вы — американец, насильно завербованный на флот, если вас спросят. Это будет не раньше, чем через нескольких часов. Придумайте себе имя, чтобы я мог сказать команде и дописать в судовой журнал. И еще я должен записать дату вашей смерти.
Поскольку Рэймидж не двинулся с места, Джексон понял, что придется все объяснить.
— У меня есть чистая Протекция, сэр. Я заполню ее, и вы сможете доказать, что вы — американец. Но какое имя? Думайте, сэр: как относительно того парня — художника, который рисует карикатуры? Вы знаете — тот, у которого всегда на картинке есть моряк, а у женщины вечно грудь вываливается из платья.
— Гилрой, — сказал Рэймидж автоматически, все еще ища слабые места в плане Джексона.
— Точно — он. — Николас Гилрой — как вам это, сэр?
— Не «сэр», Джексон, — Николас Гилрой, матрос, — поправил Рэймидж, наконец оценив во всей полноте замысел Джексона, благодаря которому он может избежать испанской тюрьмы.
— Ну так бегом, Гилрой, — сказал Джексон с усмешкой.
Рэймидж взял предложенную ему одежду и побежал в свою каюту, приказав старшине-рулевому бросить коробку со свинцовыми грузами за борт. Он сбросил одежду, из которой на палубу посыпались гинеи, и надел брюки и рубашку, которые Джексон дал ему. Потом взял шелковый шарф Джанны с кольцом, завязанным в один из уголков, завернул в него монеты и туго завязал шарф на поясе под рубашкой. Он решил рискнуть оставить свои ботинки, которые были частично скрыты брюками, но затолкал мундир в рундук. Затем открыл дверцу фонаря и намазал сажей лицо. Пистолеты он убрал в ящик, открыл небольшой люк, ведущий в хлебную кладовую, положил ящик на мешки и снова закрыл люк.
Глухой стук предупредил его, что испанская шлюпка у борта, и он поднялся по трапу к ближайшему орудию. Матросы смотрели на него и усмехнулись.
Он спросил первого попавшегося:
— Как я выгляжу?
— Прекрасно, сэр… гм… Прекрасно, Ник!
— Правильно. Отставить «сэра».
Рэймидж наблюдал, как Саутвик у входного порта встречает испанского офицера, который говорил по-английски и кивнул сочувственно, когда Саутвик объяснил, что капитан умер после тяжелой, но, к счастью, краткой болезни. Штурман казался настолько печальным, что у Рэймиджа возникло странное чувство, будто он и впрямь умер. И чтобы план Джексона исполнился, лейтенант Николас Рэймидж должен был умереть.
Джексон присоединился к нему у карронады и прошептал:
— Вы занесены в судовую роль, сэр: последняя фамилия в списке, переведен в Бастии с «Диадемы». Вы приехали из Нью-Милфорда, Коннектикут. Возраст двадцать пять лет, матрос первого класса. И у вас должно быть это.
Рэймидж взял лист бумаги, развернул его и в слабом утреннем свете увидел, что это типографский бланк с американским орлом наверху: Протекция, которую имеют большинство американских моряков (и многие британцы тоже, так как фальшивые можно купить без особого труда). Он смог только разобрать вписанное от руки имя человека, которому предположительно была выдана Протекция: «Николас Гилрой» — и спросил Джексона:
— Ты не оставил перо со следами чернил, надеюсь?
— Нет — я использовал перо мистера Саутвика и вытер его насухо.
Глава одиннадцатая
Согнанные в трюм испанского фрегата, кэтлинцы стояли группой, окруженной испанскими моряками и солдатами, вооруженными мушкетами. Маленькая пушка была переставлена и нацелена через люк на них, и стоящие возле нее два испанских моряка держали по тлеющему фитилю на случай, если кремневый замок орудия даст осечку.