Рэймидж и барабанный бой
Шрифт:
Четыре дня спустя запах горящей пеньки от якорного каната, стремительно скользящего сквозь клюз, достиг носа Рэймиджа, стоящего у правого борта и смотрящего на Картахену. Он видел, несмотря на то, что было почти темно, что Испании повезло получить такую удобную и спокойную гавань, вокруг которой сама Природа понаставила высокие утесы и горы, надежно защищающие ее от внешних врагов и штормов.
Как обычно, Рэймидж не хотел идти вниз. Он не питал иллюзий об условиях на нижних палубах британских военных кораблей: спальное место, выделенное каждому моряку, составляло шесть футов на четырнадцать дюймов: в этом пространстве он вешал свой гамак. Один человек на каждые четырнадцать дюймов. В море, конечно, каждый имел вдвое больше места, потому что большая часть команды была поделена на две вахты, условно называемые вахта левого и вахта правого борта. Обычно матрос из вахты левого борта вешал гамак рядом с вахтенным правого борта — и так как один всегда был на вахте, другой имел по пустому гамаку с обеих сторон. В гавани, однако, когда обе вахты спали одновременно, выходила совсем другая картина, и при низких палубах (обычно пять футов четыре дюйма или меньше) все пространство было забито телами спящих, храпящих и потеющих мужчин (и зачастую — женщин). Воздух часто был настолько испорчен, что свечи гасли в фонарях часовых, и матросы просыпались с таким вкусом во рту, как будто сосали медную монету, и головной болью, что было видно по их физиономиям. Но при том на британском корабле палубы были чисты, безупречно выскоблены, и трюмы содержались в относительной чистоте, для чего в ход часто пускались помпы.
Но, как успел усвоить Рэймидж, нижние палубы всех испанских кораблей были хуже, чем загоны для скота на британских судах, когда те полны свиней и быков: они, насколько он мог видеть, редко чистились, и куски овощей и особенно жесткого мяса, которое не смогли прожевать моряки, здесь бросали через плечо и оставляли гнить в темных углах. И вечный запах чеснока — достаточно ужасный, если просто стоять рядом с испанцем, — охватывал человека невидимыми щупальцами, когда он спускался вниз.
Рэймиджа несколько утешало то, что ему пришлось выслушивать жалобы его матросов уже в первую ночь на борту: Джексон клялся, что в самом страшном кошмаре не мог ему привидится такой грязный корабль, а Билл Стаффорд присягал на своем сочном кокни, что в сравнении с этим Флотский канал пахнет как будуар молодой девы, даже если в действительности несет большую часть лондонского навоза и грязи в Темзу. С тех пор он всегда говорил, собираясь сойти вниз, что хочет посетить Флотский канал.
Подошел Джексон и сказал:
— Догадайтесь, что на ужин.
— Бобовый суп.
— Как вы узнали?
— Ну, до сих пор мы ели его каждый день.
Секретарь адмирала позвал их, с ним был первый лейтенант флагмана, который не говорил по-английски.
— Капитан приказал, что вы можете высадиться, как только освободится шлюпка: когда адмиральская свита и некоторые офицеры оставят корабль, — сказал он.
— Пожалуйста, поблагодарите капитана — и адмирала!
— Конечно. Вы должны будете оставаться в определенной гостинице пока что. — Он сделал паузу. — Это — условие вашего освобождения, чтобы вы оставались в этой гостинице, пока не уедете из Испании.
— Конечно, сэр, — сказал Рэймидж. — Но как мы оплатим счет хозяина гостиницы? У нас нет никаких денег — англичане не платили нам в течение многих месяцев.
— Знаю: я прочитал судовые журналы. Адмирал великодушно дал приказ, чтобы вам дали эквивалент жалованья, положенного вам. У лейтенанта есть деньги, а у меня записано сколько причитается каждому из вас. Я дам вам бумагу, и вы раздадите деньги матросам. Вам это подходит? — спросил он Джексону. — И другим?
— О, да, сэр, — сказал Джексон почтительно. — Мы все доверяем Нику.
— Очень хорошо. — Он дал Рэймиджу листок бумаги и переговорил с лейтенантом, который вручил Рэймиджу маленький холщовый мешок, в котором, судя по весу, были деньги, и тоже протянул листок бумаги.
— Расписка за деньги. Вам надо подписать ее, — сказал переводчик. — Пойдемте в мою каюту. У меня есть там перо.
Рэймидж предпочел бы пересчитать деньги, чтобы узнать, насколько их меньше в мешочке, чем указано в расписке, но решил не делать этого, опасаясь, что это задержит их высадку на берег.
Час спустя восемь бывших кэтлинцев вышли из шлюпки на причал и проследовали за испанским моряком в гостиницу — типичный приют вербовщиков. Если бы это было в Портсмуте, Плимуте или в одном из мидуэйских городов, моряк, поселившийся здесь, был бы начеку насчет хозяина гостиницы, только и ждущего, когда пьяные постояльцы завалятся спать, чтобы вызвать вербовщиков (если только сам не занимался вербовкой), которые продадут бесчувственные тела пьяниц шкиперу торгового судна с неполным экипажем или, если время военное, бригаде вербовщиков военно-морского флота.
На восьмерых им дали две комнаты, и Рэймидж собрал всех в одной из них, чтобы раздать плату.
— Я подписал квитанцию на наше невыплаченное жалованье в пересчете на испанские доллары, — сказал он. — Но не верю, что так много долларов наберется в этом мешке.
— Нет, — сказал Стаффорд. — Казначей, офицер, который дал вам деньги, и тот переводчик… Это дает на по крайней мере троих, кто уже взял рифы на в этом парусе.
Рэймидж посчитал монеты. Точно треть испарилась.
— Такие же сволочи, как наши, — сказал Стаффорд горько. — Каждый… о, прощения просим, Ник…
— Не волнуйся, — сказал Рэймидж. — Я не вчера родился. Но все получат на треть меньше, чем положено.
С этими словами он начал делить деньги, но прежде указал на дверь:
— Джексон, проверь…
Джексон распахнул дверь, но никто не подслушивал.
— Отлично! — сказал Рэймидж. — Временно я снова ваш капитан, и я должен сказать вам, что, хотя испанцы освободили вас, вы все еще подчиняетесь Военному кодексу: вы все еще находитесь под моей командой. Теперь любой из вас может сбежать к испанским властям и донести, кто я такой. Никто не может вас остановить. Военный кодекс действует здесь постольку, поскольку ваша личная преданность может заставить вас повиноваться моим приказам. И все же у всех нас есть долг, который надлежит исполнять, и я каждому предлагаю следовать долгу. Но я не принуждаю ни одного из вас следовать за мной: я только хочу знать, кто не хочет идти со мной, кто хочет остаться в Испании или уехать в другое место, — я хочу, чтобы эти люди сказали об этом теперь и не делали ничего, чтобы выдать меня. Как только будет безопасно сделать это, я каждого освобожу от их обязательств. Теперь: кто хочет уйти?
Португальский моряк пробормотал стыдливо:
— Я не видел семью целых три года, сэр, и граница…
— Ладно, ты можете уйти.
— Вы понимаете, сэр?
Рэймидж протянул ему руку в знак своей искренности, и португальцы сжал ее нетерпеливо.
— Я обещаю вам, сэр, я ничего никогда никому не скажу.
— Я знаю, — сказал Рэймидж.
— Вы отметите меня как…
— Отметить тебя как «дезертировал»? Официально я должен, но у меня плохая память на имена, Ферраро. Когда время настанет, будет трудно вспомнить, кто попал в плен, а кого взяли на флагман.