Рейс в одну сторону
Шрифт:
Когда они вошли в узкий проем, Петровича остановили, положив ему руку на плечо.
– Паспорт, пожалуйста, - сказал псевдо-Ольсен.
– И пропуск с первого объекта, - добавил пседо-Наумочкин.
Королев похлопал по боковым карманам халата, в котором был до сих пор, потом по нагрудному: слава богу, все документы были при нем. Он протянул их обоим сопровождающим, как бы дав им возможность определиться, кому взять его документы.
Королева вели по точно такому же коридору, какой был на Фаяле, только здесь отсутствовала вооруженная охрана, да и был он намного короче.
Впереди - ступени вниз. Это были гранитные, сорок или пятьдесят штук, словно отлитых из камня, продолговатых бруска, прилепленных друг к другу. Щели между стыками давно забила пыль, или бурая земля. Королев обратил внимание, что это был первый признак неаккуратности, какого он не наблюдал на стерильном объекте Љ1.
Когда они прошли несколько сотен метров, сбоку в стене неожиданно открылась огромная дверь - снова кто-то из сопровождавших нажал пульт управления. Это была комната отдыха, схожая с фаяловской, только намного меньше. "Вероятно, здесь и людей не так много", - вновь мелькнула догадка. И еще Королев запоздало отметил, что, скорее всего, дверь будет открывать тот, у кого в руках пульт. Попахивало, честно говоря, диктаторскими замашками: может быть, этот объект обладал большей секретностью, нежели на Фаяле? Петрович чувствовал, что вопросов у него будет не намного меньше, чем в первые дни пребывания на этих островах... Ну, вопросы вопросами, а быт как-то обустраивать надо.
– Кровать можно выбирать любую?
– спросил Петрович, не дожидаясь, пока ему предложат присесть.
Тот, что был как бы Ольсен, молча кивнул, пожал плечами, кашлянул и вытер сухой рот. Проделал он всё это практически одновременно, что произвело на Петровича пугающее впечатление. "Нервный тик, какой-то?", - подумал Королев, и, окинув взглядом помещение, приметил в дальнем углу пустую тумбочку и аккуратно заправленную кровать. Он сразу же направился туда, не обращая внимания на своих проводников. Как только он сделал пару шагов, дверь за его спиной с шумом захлопнулась, а провожатых, как ветром сдуло.
Можно сказать, что Королев оказался в привычной для себя обстановке, только теперь не было над его головой кондиционера с разноцветными ленточками. Уснул он быстро, зная наперед, что к нему вновь приставят куратора, который, наверное, будет вводить его в курс дела и посвящать в тайны объекта.
Сон Петровича был таким же крепким, как и в капсуле, когда он болтался в океане. Теплое одеяло согрело его озябшее тело, несмотря на то, что температура воздуха была везде одинаковой: как на поверхности океана, так и на объекте Љ2 - стабильные двадцать пять градусов выше нуля. Ничто его не тревожило и не заставляло нервно дергаться во сне, как говорили ему еще там, на Фаяле.
Глава 18
"Наденька дорогая" несла на ужин Трясогузову новую порцию. Увесистый поднос она держала, прижав его к груди одной рукой, а другой вызывая лифт. Три этажа отделяло ее от ценного сотрудника Трясогузова, и ей, с одной стороны, было приятно сделать для него этот презент (она, ведь, чувствовала, что он до сих пор голоден - сказался утренний стресс), а с другой... Ну кто он ей такой: брат, муж, или, чтоб мама не узнала, любовник? Нет, конечно - ни одно, ни второе, ни третье. Кстати, сейчас, на подносе, стояли все три блюда, чудом уместившиеся на этом куске алюминия, хотя,
– Еще чего, - с горячностью ответила Надя, - не собираюсь я тут перед всякими выглядеть на сто рублей!
Светка улыбнулась.
– Надя дорогая, сто рублей - это нынче не деньги, так что ты поосторожнее со сравнениями.
Она специально назвала ее любимым прозвищем Трясогузова, дабы намекнуть ей на предвзятое к ее особе, в хорошем смысле, отношение со стороны Альфреда Семеновича.
– Да знаю, что не деньги - так, к слову пришлось, - ответила Надя и поправила шикарные светлые волосы (на большее она и не подписывалась). Потом, со словами "и так донесу", гордо взяла поднос и пошла к лифту. Светка-подруга проводила ее завистливым взглядом, но ничего вслед не сказала, как делала это всегда, что было вроде хорошей традиции: тогда всё проходило гладко и без лишней суеты.
Надя не очень любила ездить к Альфреду, к этому странному калеке-оптимисту, во всем видевшим хорошее, а она вот, идиотка, ничего этого хорошего и не замечала, тем более, в последние дни. Их всех затаскали к Ральфу Штукку на "беседы", как он сам выражался. Всё спрашивал их, не замечали ли они сегодня что-нибудь подозрительное, и не появилось ли среди их персонала новых людей.
– Вот, тоже мне, глупость какая!
– возмущался Бычков Б. Б., возвращавшийся с "бесед" всегда красный и дерганый.
– Какие новые люди, он что слепой, немчура проклятая? Есть документы, есть камеры - всё у них, скотов, есть! Только от работы отвлекают, дармоеды! Была б моя воля, я б вообще сократил к чертям эту их службу и забыл бы, как их звать!
В отличие от него, Светлане нравилось ходить на "допросы с пристрастием", как она это, в шутку, называла. Ральф Штукк был с этим полностью согласен и иногда позволял себе делать ей комплименты, на что та реагировала спокойно и с достоинством, ведь она настоящая красивая женщина, и "таких больше нет на всей планете Земля". Эти слова Ральфа она повторяла чаще, чем положено, что не на шутку сердило Бычкова Б. Б., который всегда был с ножом в руках - работа у него такая - салаты готовить, да мясо резать, а клиентов-то много, а продуктов - еще больше... В общем, крутился Бычков, как белка в колесе, не зная покоя. Да он и не нужен ему был, тот покой. Сидя в своем Тагиле без работы, он мечтал о том, чтобы в его жизни не было ни одной свободной минуты, чтобы каждое мгновение было забито какими-то делами, и чтобы за это еще и деньги платили. Короче, сбылась мечта вшивого в баню сходить: мойся теперь хоть целыми днями.
Светлана всегда очень эмоционально реагировала на точные сравнения Бычкова, и иногда так заразительно смеялась, колыхая своим шикарным бюстом, что главный повар обыкновенно терялся и забывал, как резать капустку или помидорчики. Эта обольстительница иногда, если не сказать - всегда, снилась ему в приятных снах, но он боялся об этом ей говорить, чтобы не спугнуть, так сказать, и не опростоволоситься, не унизиться. Да, много он рассуждал на тему унижения, когда, год назад впервые увидел Светлану на объекте Љ1. Тогда она прибыла вместе с этой "Наденькой дорогой", или "Наденькой милой" (Бычков путался в этих определениях, поэтому не мог, за глаза, полноценно подколоть Трясогузова). Скорее всего, раньше девушки жили в одном городе, потому как были лучшими подругами, но Бычков ничего, ни у кого не спрашивал. "Вот еще, унижаться я буду", - были его любимые слова в ответ на все вопросы о его какой-то болезненной скромности в отношении женщин.