Ричард Длинные Руки — грандпринц
Шрифт:
— А ты крепче, — сказал он с удовлетворением, — чем я ожидал!
— Какой, — прохрипел я, — день…
— С того момента, — переспросил он, — как ты попался?… Четвертый! Четверо суток, подумать только… Никто еще не держался столько! Прекрасно, прекрасно…
— А что прекрасного, — прошептал я, стараясь не впасть в забытье, — для тебя…
— Не понимаешь? — спросил он. — Теперь это будет моя стойкость и выносливость. Уже скоро…
— Не дождешься, — прохрипел я и потерял сознание. — Меня не сломить…
Помещение
Голова моя в бессилии постоянно опущена на грудь, потому со страхом и отвращением вижу постоянно обе стопы, что уменьшились за счет сгоревших пальцев. Кости там торчат черные, как тонкие прутики, выпавшие из костра. Боль не притупилась, я сам перестал воспринимать ослепляюще остро, но все равно постоянно изнуряет, мучает и терзает как тело, как и душу: ну почему, почему сюда полез? Почему так самоуверенно? Слишком все легко давалось?
Комната иногда начинала казаться моими покоями в Геннегау, потом я скитался по жарким пескам Гандерсгейма, а в редкие минуты, когда приходил в себя, понимал с горечью, что это только горячечный бред умирающего, а на самом деле по-прежнему распят на стене, а в меня сладострастно тыкают раскаленными до оранжевого цвета железными прутьями.
Однажды сквозь слабый шелест крови в ушах с трудом расслышал голос колдуна:
— Ну как он?
Ответ прозвучал неразборчиво, но по смыслу я понял, что пока жив, но это уже ненадолго.
— Он держался долго, — произнес колдун.
Я услышал звук оплеухи, с трудом поднял свинцовые веки. Он с удовольствием рассматривал меня, слегка покачиваясь с носка на пятку и обратно.
— Вот и все, — произнес он сладострастно, — ты умираешь… но сперва отдашь все, что есть в тебе…
Я прохрипел:
— Не получится…
Он спросил с интересом:
— Почему?
— Ты… так и не… сломил…
Он сказал со смешком:
— Ты неверно понял. Мне нужно было ослабить тебя, а вовсе не ломать. Сейчас ты настолько слаб, что моя магия выпотрошит тебя целиком. Не волнуйся, ничего не пропадет…
Он протянул руки и опустил обе ладони мне на грудь. Я сразу же ощутил идущий от них холод, что становился все острее, наконец я уже почти не чувствовал грудной клетки. Даже сердце начало стучать медленно и равнодушно, словно засыпая.
Колдун заговорил низким голосом, почти нечеловеческим, слова незнакомы, что-то настолько древнее, что всего одна гласная, слова то щелкают, то шипят.
Я пытался сказать, что он сволочь, но язык уже не повинуется, тело свело предсмертной судорогой, я захрипел, в глазах колдуна увидел злое торжество…
Мир застлала красная пелена, я чувствовал, как
Я застонал, впервые заорал что-то нечленораздельное, а колдун прокричал радостно:
— Давай, не останавливайся!.. Я чувствую, твоя мощь переходит ко мне!.. Какая сила…
Меня затрясло, лютый холод, что разрывает мне клетки тела, и испепеляющий внутренности жар столкнулись, я никогда не думал, что может существовать такая боль, словно по всем нервам сразу провели напильником.
— Еще, — прозвучал далекий, но нечеловечески властный голос, — еще… Не противься, вот так… Пусть струится, пусть идет, переходит…
Я орал, тело сотрясают предсмертные корчи, лицо колдуна вижу в красных тонах, на нем блаженство, ликование, я захрипел в дикой испепеляющей злобе, ему бы эту боль, эти муки… нет, намного более изощренные, что эти дикари знают, гуманизм изобрел особо совершенные пытки, что не оставляют следов, но мало никому не кажется, получи же, мразь, получи сам то, что заслужил, сволочь…
Сквозь красный туман я видел, как лицо колдуна дернулось, потеряло ликующее выражение, начало вытягиваться, словно он увидел нечто страшное.
— Ты… ты что…
— Мразь, — прохрипел я. — Да что ты знаешь… о настоящих пытках…
Его глаза полезли на лоб, попытался отодвинуться, но обе его ладони словно приросли к моему телу, а сквозь них с огромным напором льется нечто подобное расплавленному металлу.
Колдун напрягся, стиснул челюсти, на висках набухли вены и собрались в синие узлы.
— Остановить, — прохрипел он.
Я вдруг ощутил, как тяжелый огненный поток пошел в обратную сторону, а мое обессиленное и почти мертвое тело снова начало наполняться жизнью.
Колдун дернулся, прохрипел, выпучивая быстро краснеющие глаза:
— Отпусти…
— Что?
— Перестань… я отдам тебе все…
Лицо его стало красным, багровые капилляры быстро и часто лопаются под кожей, она приобретает синюшно-мертвенный цвет. Глазные яблоки стали багровыми, затем темно-фиолетовыми.
Я прохрипел, стараясь не потерять сознание:
— А что… с твоим колдовством?
— Я темный, — проговорил он едва слышно, — но я же не знал… что ты…
— Что, — спросил я, — что ты не знал, мразь?
Он просипел полузадушенно:
— Куда моей тьме… Ты черный… Как такое вообще…
Ноги его подломились, начал опускаться на колени, словно собирается принести клятву покорности. Я дернулся и сошел со стены, оставив на ней вбитые костыли и потеки крови.
В ладонях медленно затихает пульсирующая боль. Сердце колотится так, что слышу только непрерывную дробь в груди по ребрам, дыхание сперло, не могу оторвать взгляд от распростертого тела чародея у моих ног.