Ринг за колючей проволокой
Шрифт:
Женька Паровоз, узнав о винтовке, обратился к Позываю:
– Александр Петрович, поручите мне. Я пронесу.
Позывай помолчал. Раз Паровоз знает о существовании винтовки, то отказ он воспримет как недоверие. И Александр спросил:
– Что тебе для этого надо?
– Двух ребят и носилки. Винтовка будет в лагере.
Если бы Позывай догадывался о том, что задумал Женька Паровоз, то он никогда бы на это не пошел, никогда бы ему не разрешил. Но он не догадывался и согласился:
– Добро, Евгений.
На следующее утро двое крепких красноармейцев были начеку. Неподалеку лежали носилки. А Женька Паровоз, выбрав удобную минуту, когда отлучился мастер, сунул руку в станок. Кожа и мясо полетели клочьями…
Залитого кровью Женьку Паровоза кладут на носилки, а под спину – винтовку.
– Скорее в больницу!
Охранники в воротах лагеря, увидев носилки с окровавленным заключенным, даже не стали обыскивать. Еще руки пачкать… Несчастные случаи были не редкость. Эсэсовец распахнул калитку и гаркнул на носильщиков:
– Шнель, паршивые свиньи! Бегом!
Так в подпольном арсенале появилась первая винтовка.
Иван Иванович прохаживался вдоль тридцатого барака. Заложив руки за спину, мерным спокойным шагом подполковник ходил из угла в угол. Смирнов думал. Только что он возвратился из лагерной амбулатории. Там, в одной из комнат больничного барака, состоялось заседание центра подпольной антифашисткой интернациональной организации. На заседании по докладу французского коммуниста Поля Марселя было принято решение: готовить боевые отряды. Предлагалось в каждом бараке организовать из числа подпольщиков ударные группы. Каждая группа должна состоять из пяти бойцов. В целях конспирации бойцы одной группы не должны знать бойцов других пятерок.
Это решение, хотя он за него чистосердечно голосовал, не особенно удовлетворяло подполковника. И чем он глубже вникал в его суть, тем яснее видел в нем серьезные недостатки.
Иван Иванович вспомнил, как горячо отстаивали этот план создания боевых пятерок профессор Вальтер Бартель, руководитель немецких подпольщиков, порывистый бельгиец Анри Глинер, рассудительный итальянец Доменико Чуфоли. В их доводах была железная логика людей, многие годы томящихся по различным тюрьмам и концлагерям, людей, привыкших к строжайшей конспирации. Они хорошо знали по личному опыту, к каким пагубным результатам может привести недооценка конспирации. И посему они настаивали на принципе: лучше меньше, да лучше; пусть боевые группы будут состоять только из пяти подпольщиков.
С подобными поводами трудно было не согласиться.
И все-таки этот план имел серьезные недостатки. Товарищи – а они в основном являлись гражданскими людьми, профессиональными революционерами – уделяли серьезное внимание законам конспирации и совершенно упускали из виду военную теорию.
Иван Иванович в который раз смотрел на высокую изгородь из колючей проволоки, на сторожевые вышки. Подполковник знал, что на вышках день и ночь дежурит охрана, вооруженная автоматами, крупнокалиберными пулеметами и скорострельными пушками. Знал, что за колючей проволокой, примерно в двадцать пяти метрах от нее, идет вторая зона охраны. Там, в блиндажах, постоянно дежурят эсэсовцы. А через сто метро – третья зона оцепления. Специальная полоса, где патрулируют автоматчики с собаками. И в этом тройном кольце десятки тысяч узников, обреченных на медленную смерть, тайно готовят вооруженное выступление, хотят добиться самоосвобождения.
Смирнов оценивал обстановку глазами военного человека, советского командира, имеющего за плечами опыт войны. Полем будущего боя должна стать территория лагеря, сжатого тройным кольцом из бетона, свинца и колючей проволоки, по которой пропущен ток. Ни в одном учебнике военного искусства не предусматривалось решение задачи, которая сейчас встала перед подпольщиками Бухенвальда. Эту задачу нужно решить самостоятельно.
Рассмотрим конкретно условия задачи. Противник: до зубов вооруженные и обученные подразделения эсэсовцев. В их распоряжении подготовленные к обороне огневые точки. А что у нас? Десятки тысяч истощенных до предела людей, духовно стойких, но не вооруженных. Подполковник Смирнов вздохнул. Он знал, что в подобных ситуациях преимущество всегда будет на стороне хорошо организованных и вооруженных. А разве боевые пятерки смогут стать основной ударной силой восстания?
Иван Иванович дошел до угла, постоял немного и только хотел повернуть, как перед ним появился Васыком. Рядом с Васыкомом стоял черноголовый малыш и крепко держался за руку старшего.
– Здравствуйте, товарищ смертник, – сказал Васыком. Он уважал полковника за его храбрость. Даже самого Коха не боится!
– Здравствуй, здравствуй, Васыком. – Смирнов присел и протянул руку ребенку. – Здравствуй и ты, мальчик.
Малыш настороженно смотрел на Ивана Ивановича своими большими, как пуговицы, черными глазами.
– Скажи дяде «здравствуй», – Васыком дернул ребенка за руку.
– Здрастите, – пролепетал мальчик.
Иван Иванович погладил его по курчавым черным волосам.
– Как тебя зовут?
– Гога, – ребенок осмелел и тонким, как соломинка, пальцем потянулся к усам подполковника. – Это усы?
– Да, это усы.
– Когда я буду большой, у меня тоже вырастут усы. Правда, дядя?
– Правда, Гога. Обязательно вырастут, – подполковник гладил ребенка по голове и думал о своем. От успеха восстания зависит и судьба этих ребят. Нужно все взвесить.
– Дядя, когда я сплю, мне снятся стлашные, стлашные змеи. Они все влемя хотят укусить.
– Не бойся, Гога. Мы убьем их.
– Я не боюсь. Мне только стлашно. – Гога посмотрел на Ивана Ивановича и доверительно зашептал: – Сколо плидет моя мама, она забелет меня. Она скажет: «Доблое утро, Гога!» И мне никогда не будут сниться стлашные змеи.
– Верно, Гога, верно, – подполковник порылся в своих карманах и вытащил белый сухарь, которым его угостил Поль Марсель на заседании центра. – На, Гога.
Ребенок цепко ухватился за сухарь.
– Это твой брат? – спросил Иван Иванович Васыкома.
Тот отрицательно покачал головой.
– А мать у него жива?
Васыком снова покачал головой.
– Понятно. Где ж ты его нашел?
– В Освенциме.
– Ты был там, в этом лагере уничтожения?
– Да. И Гога теперь мой брат. Я никому его не отдам.
– А откуда он?
– Не знаю. Откуда-то с Кавказа. Я встретил его в Минске, когда полицаи схватили меня, отлупили и бросили в вагон. Там была его мать. Добрая такая! Она вымыла мне лицо, стерла кровь, разорвала платок и им завязала ногу. А кровь у меня все текла. Мы ехали в эшелоне целую неделю вместе. У нее была буханка хлеба, и она делила его поровну, давала по кусочку Гоге, Арсену, так звали второго мальчика, и девочке Лале. И мне давала. А я на станциях, когда открывали двери и ставили ведро с водой, банкой набирал воду. Тоже на всех.