Родина
Шрифт:
«Что там делается сейчас? — подумал Артем, и сердце в нем словно перевернулось. — Нет, конечно, мне, как старшему, надо было присмотреть за этим мальчонкой…»
И тут Артем понял, что ему надо сделать.
Игорь Семенов лежал на койке молчаливый и недвижимый. Тяжелый его полусон временами прерывался, но не хватало сил открыть глаза, и было даже странно сознавать, что он еще жив, что может дышать и слышать, как за окном шелестит береза. Какие-то пичуги зачирикали в кустах за окном. Игорь скрипнул зубами; все вокруг было противно, чуждо, весь мир опустел и обезлюдел без Севастополя, без Максима Кузенко. Так застали его Чувилев и Артем.
— Игорь! — осторожно позвал Чувилев.
Худенькое тело подростка в выцветшей морской тельняшке и обтрепанных брюках казалось бездыханным, словно ожидало воскрешения.
— Слушай, Игорь Чувилев, — подумав, произнес Артем нарочито равнодушным тоном, — может статься, мы зря сегодня твоего тезку беспокоим… Ведь вопрос о Севастополе все равно совершенно ясен.
Худое плечо лежащего слегка дернулось. Артем повторил еще решительнее:
— Вопрос о Севастополе аб-со-лют-по ясен…
Игорь Семенов вдруг приподнялся на локте.
Что вы такое говорите? — пробормотал он глухим от долгого молчания голосом.
— Скажу, сейчас скажу, — пообещал Артем, — только ты, друг, встань или сядь, как тебе угодно.
— Ну… ладно, сяду… — и севастополец сел, неловко разминаясь и качая встрепанной головой, — Что вы знаете о… Севастополе?
— Одно хорошее дело знаю, — с расстановкой начал Артем, — Севастополь наш, нашим и останется на веки вечные, а захватчиков мы оттуда, дай срок, выгоним!
— А! — разочарованно отмахнулся Игорь Семенов, и голова его упала на грудь.
— Наш, говорю тебе, наш! — все горячее упорствовал Артем, — Вот тебе простой пример. Скажем, ушел я на завод, а тем временем в квартиру мою забрались воры. Я вернулся, а они заперлись в моей квартире, напились, морды на улицу показывают, надо мной изгаляются, домой не пускают.
— Ну… и придется вам на улице торчать… — угрюмо пробормотал Игорь Семенов.
— Но ведь все соседи знают, что разбойники в м о е м доме засели, что хозяин там я, а не те проходимцы, и им, соседям-то, надежнее иметь дело со мной, честным человеком, а не с бандитами… Значит, будь спокоен, соседи все помогут выгнать бандитов из моего дома, — и Артем с силой потряс кулаком.
— Да… — вяло вздохнул Игорь Семенов. — Такой случай может быть… Из квартиры выгнать воров… это просто… А Севастополь не квартира, и «он» будет сидеть и сидеть, раз «он» захватил…
— А ты всамделе вообразил, что мы с тобой так и позволим Гитлеру Севастополем владеть? Ты и я… да?
— А что же… могу я… и вы? — проронил Игорь Семенов, недоверчиво глядя на разрумянившееся лицо молодого инженера.
— Что ты можешь и что я могу? Все! — и Артем ласково стиснул ладонями худенькие плечи севастопольца. — Мы можем все!.. Мы, брат, с тобой так можем Красную Армию вооружить, что всем этим фашистам тошно станет.
После ухода Артема Чувилев мягко упрекнул севастопольца:
— Вот видишь, я всегда говорил, что наш Артем хороший человек!
Севастополец хмуро кивнул. Потом сказал мрачно:
— Ему легко говорить… он же не военный. А вот пусть он мне скажет: почему так вышло? Если так просто обстоит дело — отступили наши, а немцы вошли, а потом, мол, наши опять немцев выгонят, тогда зачем нужно было отступать? Зачем? Тогда надо было держаться, не допускать немцев до Севастополя!.. Почему так получилось?
Игорь Семенов яростно ударил себя в грудь, упал на постель и опять повернулся лицом к стене.
На другой день, в перерыв, когда все уже пообедали, в будку Артема Сбоева пришел Пластунов.
— Чем мы открываем нашу беседу, товарищи? — спросил он, окинув быстрым взглядом юные лица, которые с выжиданием и любопытством смотрели на него. — Предложений нет? Давайте займемся сегодня вот этой новой подробной картой.
— Лучше бы ее, такую, и не видеть никогда… — шепнул севастополец на ухо Чувилеву, но Пластунов услышал это.
Обернувшись к Игорю Семенову, он громко повторил:
— «Лучше бы ее, такую, не видеть никогда»… Вот как! Что ты этим хочешь сказать, Игорь?
Бледное от бессонницы, с черными подглазьями, лицо Семенова совсем побелело, губы задрожали, но отступать было нельзя.
— Это я о себе сказал.
— Ты комсомолец, товарищ Семенов? — с требовательной ноткой в голосе спросил Пластунов.
— Да, комсомолец.
— Когда вступил в комсомол?
— В феврале сорок второго года… на участке нашем.
— Кто тебя рекомендовал?
— Наши моряки… Максим Кузенко и еще четверо.
— Ого, пятеро фронтовиков! Значит, ты стоил этого доверия. Но это еще только поддела… Соображаешь, почему?
— Нет… не знаю, — угрюмо пробормотал Игорь; ни говорить, ни сидеть в будке мучительно не хотелось ему.
— Я ведь не зря спросил тебя о комсомоле, Игорь Семенов, — продолжал между тем Пластунов, — потому что комсомолец должен всегда смотреть правде в глаза! Пусть это самая тяжелая правда, но смотри на нее прямо! Вот мы и посмотрим ей в глаза!
И Пластунов острием карандаша указал в знакомый всем угол Крымского полуострова:
— Третьего июля — запомни, Игорь Семенов! — наши войска после восьмимесячной героической борьбы оставили Севастополь. Эта оборона очень много значила для развития военных действий — и не только на южных наших фронтах: она связывала крупные силы врага.
Десятки глаз следили, как летал над картой карандаш в руках Пластунова. Острие карандаша то вонзалось в зигзаги фронтовой линии, то, прочеркнув в воздухе из разных точек несколько лучей, будто связывало их в маленький меч, рассекающий красную змеящуюся линию фронта, то, наконец, это острие замыкало кривую вокруг знакомых всем с детства названий советских городов, рек, возвышенностей, железных дорог.