Родина
Шрифт:
— Приступим, товарищи, начнем! — густым басом прервал шумок разговоров директор Пермяков.
Все начали рассаживаться вокруг длинного стола.
Тербенев подсел ближе всех к директору.
— Не худо бы, Михаил Васильич, заслушать сообщение, хотя бы короткое, о моей поездке в область, — тихонько произнес Тербенев уже заготовленную фразу.
Но директор, разбирая большими, властными руками какие-то бумаги, обронил своим рокочущим голосом:
— Что у тебя там? Второй раз об этом ключе слышу.
— Э, пустяки… найдется! — досадливо отмахнулся Тербенев.
Директор, разгладив сивые усы и еще раз оглядев всех из-под нависших, словно меховых бровей, произнес:
— Сегодня мы обсудим один вопрос: о снабжении завода металлом. Особого доклада не будет, так как вопрос уже не раз обсуждался и важность его ясна каждому. Думаю, первое слово в обсуждении мы дадим товарищу Тербеневу.
— Позвольте… почему же мне? — слегка растерялся Тербенев. — Я же только третьего дня приехал… Может быть, кто-нибудь другой…
— Возражение считаю неубедительным, — прервал Пермяков. — Товарищу Тербеневу, как моему заместителю, по нашему общему решению, еще в марте нынешнего года поручено было заниматься проблемами сырья. Значит, твое слово, Алексей Никоныч.
— Ну что ж… — покорно промолвил Тербенев.
Он начал по памяти перечислять, сколько у лесогорцев прибавилось заводов-поставщиков, на каких условиях заключены с ними соглашения, которые «в основном выполняются». Далее Алексей Никонович перечислил, сколько вагонов металла он «лично сам» принимал в мае и июне. Он делал все по утвержденному заводом плану, и в основном подчиненные ему сотрудники правильно выполняли его советы и приказания.
— «В основном» да «в основном»… просто не слова, а валерианка для успокоения нервов! — вдруг не выдержал старый мастер кузнечного цеха Иван Степанович Лосев. — Что из того, ежели по плану все правильно да красиво, а в жизни-то как? Надо по жизни проверять. А жизнь, недогляди за ней, сразу же тебе сюрприз приготовит… прорывом это называется. Я вам, товарищ Тербенев, еще в мае — помните? — заявил: «Ох, запасов нам надо больше иметь, запасов больше!» — и Лосев угрожающе постучал по столу темным,, морщинистым пальцем. — А в июне мы робим, робим, бывало, да назад все оглядываемся: не очутиться бы нам, братцы, и вовсе без материала на завтрашний день?
Зол был и Артем Сбоев.
— Вот уже второй месяц и я в своем цехе чувствую, как нас металл прижимает. Вдруг, смотришь, деталь на обработку к нам тонким ручейком потекла, того и гляди скажут: «Шабаш, обождите, товарищи». В чем дело, почему? Да, видите ли, штамповка задержала. А штамповщики вроде и ни при чем: к ним металл приходит через час по столовой ложке!.. На что это похоже?
— Беззаботность! — припечатал Иван Степанович Лосев и вдруг обратил к Тербеневу мрачный взгляд. — Я, как один из заводских стариков, такого молодого человека, как вы, Алексей Никоныч, хотя вы и начальство, кое в чем поучить могу.
— Пожалуйста, я не против, — вставил торопливо Тербенев, но старик, никак не отозвавшись на эти слова, продолжал еще резче:
— Когда на фронте опять стало тяжко, нам все жарче охота биться трудом своим. А товарищу Сталину обещание? В мае мы слово свое с перевыполнением сдержали, и он нас похвалил. Как подняло нас всех слово его! А тут — накося! Из-за металла поджимайся, снижайся, — обида! Уж коли взлететь, так по-орлиному, а не по-куриному… Такого положения наша совесть не терпит, да и война не позволит!.. К новому, сорок третьему году обещали мы товарищу Сталину втрое больше танков фронту выдать, чем было намечено весной.
— И обязаны выдать! — раздался спокойный, веский голос главного конструктора Юрия Михайловича Костромина.
Сняв пиджак, он повесил его на спинку стула и остался в белоснежной украинской рубашке с пестрым красивым узором. Легкий ветерок чуть развевал его пышные волосы, которые уже начинали редеть с затылка. Пока он молча слушал других, его бледноватое бритое лицо с неяркими голубыми глазами принимало то задумчивое, то ироническое, то гневное выражение.
— Совершенно согласен с вами, Иван Степаныч, и с вами, Артем, — сказал Костромин. — Я вношу пожелание, товарищи, чтобы подобные вопросы, как сегодняшний, обсуждать нам как можно реже. К колоннам наших средних танков «ЛС» с осени прибавятся тяжелые танки. Это будет мощная, но не менее маневренная, чем и наш средний танк, боевая машина. Однако, невзирая на то, что мы будем выпускать и тяжелые танки, производственный процесс должен будет проходить в самые сжатые сроки. Для этого нам придется собрать весь наш военно-технический опыт и все наши возможности: готовится новое наступление труда, товарищи! К концу сорок второго года мы должны дать в три раза больше танков.
«Ну, обо мне теперь забыли! — ехидно думал Тербенев. — Интереснее тема нашлась, чем недоданный металл…»
И Алексей Никонович, быстро распрямив плечи, уселся поудобнее. За столом уже стало шумно. Сообщение Костромина вызвало целый поток вопросов, и Пермяков, как председатель, начал восстанавливать порядок.
«Эх, люди! — презрительно размышлял Алексей Никонович. — Вот уже налетели, льнут к Костромину, как мухи к меду!»
Но вот заговорил Пластунов, и Алексей Никонович весь превратился во внимание. Пластунов вначале кратко напомнил, как наступали своим трудом лесогорцы осенью 1941 года.
— Осенью сорок первого нам всем, товарищи, было чертовски трудно — ведь мы из заводов, производящих мирную продукцию, создавали военные заводы. Нам и сейчас будет чрезвычайно трудно.
Пластунов оглядел обращенные к нему лица и продолжал:
— Но теперь, товарищи, другая эпоха: мы здесь, в Лесогорске, создали для нашего труда как бы новую землю, уже иного сплава, то есть создали условия заводского производства военного времени. Значит, теперь мы наступать будем еще упорнее и шире! Мы можем не просто повысить план, мы можем, — Пластунов опять оглядел всех, — засыпать фронт танками! Но это значит, товарищи: ни одного дня успокоения и довольства собой. Иван Степаныч Лосев, по-моему, очень кстати напомнил об опасности прорыва. Как многие тяжелые болезни, опасность прорыва имеет свой, так сказать, инкубационный период… и очень важно во-время нащупать его. Как вы думаете, Алексей Никоныч? — и Пластунов иронически посмотрел на Тербенева.
Алексей Никонович только беспомощно развел руками чувствуя, как жалкая улыбочка дергает его губы.
«Нет, этот ничего не забудет, у него каждое лыко в строку! — подумал Тербенев. — А наш уважаемый директор просто по-свински ведет себя по отношению ко мне. Небось, когда меня заместителем выдвигал, какие разговоры вел: «Конечно, пока освоишься, Алексей, будем тебе по-отцовски помогать». А сейчас сидит, молчит, как истукан… вот тебе и «по-отцовски»!
На совещании и другим досталось за разного рода «зевки» и недоделки, но Алексею Никоновичу от этого не стало легче. Обида на Пластунова и на директора все сильнее разгоралась в нем. Уже ничего не слыша и не понимая, он тоскливо, как в плену, томился на своем месте около директорского стола и жаждал только одного: скорее, скорее бы все кончилось!