Рокот

Кондакова Анна

– Лично тебе я ничего плохого не делал.

– Ничего не делал? – Вот сейчас Марьяна была готова ему что-нибудь сломать. Как он посмел такое забыть? Ей до сих пор снится Оборотень, и до сих пор она не находит сил избавиться от страха перед парнями, а её обидчик даже не помнит, что её обидел. Он не придал этому значения. Марьяна сжала кулаки. – Если для тебя смерть моего друга ничего не значит, то, может, ты вспомнишь, как… – она сглотнула, – …навалился на меня, как чёртов конь, и прижал к двери у себя в комнате?

Наконец она уловила в глазах Стаса смятение.

– Но это же… это же была легкомысленная выходка. Я же тогда извинился, я… я извинился же, извинился… чёрт… я ничего не сделал. – Платов выглядел растерянным, начал оправдываться, что совсем ему не свойственно. Он потёр лоб и добавил: – Ты же никогда об этом не говорила.

– А что я должна была сказать? – поморщилась Марьяна. – Что-то вроде: Стасик, ты до немоты напугал меня своим приступом половой озабоченности, – так я должна была сказать, чтобы ты всё понял? Ты что, идиот совсем, чтобы этого без слов не понять?

Он побледнел, вся его напускная уверенность улетучилась.

– Но я же ничего не сделал, Мари… я же ничего не сделал… – Платов повторял это, как заклинание.

Марьяна не собиралась больше выслушивать его лепет и тухлые оправдания прямиком из неуравновешенного пубертатного периода.

– Уходи, Стас, – отрезала она. – И больше не смей лезть ко мне со своим бредом. Уходи, я сказала.

Он помолчал, видимо, свыкаясь с фактом поражения, и тихо спросил:

– Может, ты позволишь глянуть хотя бы на её фотографии? Твоей тёти. Или на её вещи.

Марьяна покачала головой.

– Нет. Проваливай. И оставь меня и мою тётю в покое.

– Поверь, Марьяна, – тихо произнёс Платов, – мне тоже не доставляет удовольствия тебя упрашивать и что-то тебе доказывать, но нас уже втянули во всё… это.

Он снова сказал «нас», будто не мыслил себя без общества Марьяны Михайловой, будто они друзья и состоят в одной спортивной команде. Стас постоял ещё пару секунд, сверля Марьяну только ему свойственным взглядом – тяжёлым, дробящим, настойчивым – и пошёл прочь.

Среди вереницы припаркованных у подъезда автомобилей мигнул фарами серебристый седан, Платов сел за руль и завёл двигатель.

И пока машина медленно проезжала мимо Марьяны, а по асфальту шелестели шины, двор словно пробуждался от дурного сна: зашумели кусты, послышался детский заливистый смех, невыносимая жара отступила, сменившись вечерней прохладой.

Марьяна посмотрела вслед уезжающему Стасу Платову. Она надеялась, что больше никогда не увидит это ничтожество рядом с собой.

Глава 5. Обезвредить врага

Времени оставалось немного.

После встречи с Марьяной, встречи неприятной и опустошающей, Стас четыре часа просидел в машине у своего дома. Сначала искал на онлайн-карте указанный в записке новосибирский адрес, пытался понять, кто там может жить, перебирал даже самых далёких родственников, но так ни к чему и не пришёл.

Несколько раз звонила Жанна, но он не ответил. Сейчас он бы даже не смог поддержать разговора банальными «Да», «Нет», «Давай попробуем».

Он вынул из бардачка «Электронику».

Долго вертел в руках, ощупывал корпус, вытаскивал и вставлял обратно аудиокассету. Пару раз его пальцы касались кнопок и тут же собирались в кулак. Рука возвращалась на руль.

Нет, он не был готов слушать информацию из потустороннего мира. Да и сам порой сомневался в том, что вчерашним вечером видел что-то сверхъестественное. Сознание искало выход из тупика и спасалось сумбурным объяснением: магнитофон оказался в руках Стаса случайно, кто-то оставил его на полу кинотеатра – вот и всё.

Выдумки, конечно.

Ясно, как день, что магнитофон дала ему умершая тридцать лет назад девочка. И на кассете что-то важное, настолько важное, что мёртвые попросили живого её послушать. Когда он, наконец, решился это сделать, часы на приборной панели показывали уже «22:10».

Тёплый воскресный день восьмого сентября подходил к концу, перетекал в прохладные сумерки и ночь. Мимо «камри» Стаса сновали люди, поодаль парковали машины, подъездная дверь открывалась и закрывалась. Кто-то возвращался домой с прогулки или дачи, кто-то, наоборот, выходил прогуляться перед сном. Двор жил своей жизнью.

В такие тихие безветренные дни дед обычно любил говорить: «Штиль – предвестник бури, Ёж. Но ни одна буря, какой бы свирепой она ни была, не должна менять курс корабля». Его глаза оставались серьёзными, даже чуть трагичными, хотя он улыбался. А его жесты всё повторяли: «Все мы – корабли, Ёж. Все мы – корабли».

– Все мы – корабли, – прошептал Стас, непонятно, к кому обращаясь, нажал на кнопку воспроизведения и выкрутил тумблер звука «Электроники» на максимум.

Магнитофон ожил.

Лента пришла в движение, заработала магнитная головка.

Сначала Стас не услышал ничего, кроме шуршания и щелчков, но потом из динамиков послышалось дыхание, неровное и мучительное. Было в нём что-то неестественное. Будто дышала не юная хозяйка магнитофона, а кто-то, страдающий лишним весом.

Прозвучал щелчок, а следом – приятный женский голос.

– Бутерброд с сыром или маслом? – уточнила женщина. Её переполняли забота и нежность. – И с тем, и с другим? Неплохой выбор. Так куда ты у нас собралась? В красивое место? И что это за красивое место? В парк Орешина? Нет? Обещай, что потом покажешь.