Романовы
Шрифт:
К казённым повинностям добавлялся крепостной гнёт. В 1682—1710 годах дворянам было роздано 43 тысячи крестьянских дворов (примерно 175 тысяч человек). Петровская «ревизия» уравняла в бесправии владельческих крестьян и холопов; по закону имущество крепостных стало рассматриваться как собственность их владельца и могло быть конфисковано за его вину. В 1724 году были введены паспорта, без которых крестьяне и горожане не имели права покинуть место жительства. Результатом стало массовое бегство: в 1719—1727 годах в бегах числилось почти 200 тысяч душ.
Родовитое дворянство сохранило за собой ключевые государственные посты первых четырёх классов
Оборотной стороной выдвижения новых людей стало снижение уровня профессионализма чиновников при возрастании их амбиций, ведь теперь «беспородный» служака мог получить и богатство, и дворянский титул. Дьяки и подьячие XVII века брали взятки умереннее и аккуратнее, а дело своё знали лучше, чем их европеизированные преемники, отличавшиеся полным «бесстрашием» в злоупотреблениях.
При Петре были казнены сибирский губернатор М. Гагарин, глава всех фискалов А. Нестеров, сенатор Г. Волконский; беспрерывно находился под следствием Меншиков. В последний год жизни царь приказал расследовавшему дела о казнокрадстве генерал-фискалу Мякинину «рубить всё дотла», но едва ли это помогло. За сотни и тысячи вёрст от Петербурга воеводы и прочие должностные лица становились совершенно неуправляемыми.
Сенаторская ревизия графа А. А. Матвеева в 1726 году вскрыла только по одной Владимирской провинции «упущения казённых доимков» на 170 тысяч рублей, бездействие судов и произвол «особых нравом» начальников. «Непостижимые воровства и похищения не токмо казённых, но и подушных сборов деньгами от камериров, комиссаров и от подьячих здешних я нашёл, при которых по указам порядочных приходных и расходных книг здесь у них отнюдь не было, кроме валяющихся гнилых и непорядочных записок по лоскуткам» — таким увидел ревизор регулярное государство изнутри.
При этом петровская административная система не выработала строгих норм компетенции и ответственности. Субординация государственных «мест» и нормальное прохождение дел постоянно нарушались, чему немало способствовал сам император. Множество рапортов и жалоб шло прямо в его личную канцелярию (Кабинет), а оттуда выходили, минуя Сенат и коллегии, его именные указы и устные распоряжения. Заключить «работу» монарха в определённые правовые рамки Пётр не желал — это означало бы нарушение самого принципа самодержавия, закреплённого в Воинском уставе 1716 года: «Его величество есть самовластный монарх, который никому на свете о своих делах ответу дать не должен».
Смена модели культурного развития России, новые ценности и новая знаковая система культуры сопровождались отказом Петра от манеры поведения православного царя: он путешествовал инкогнито за границей, демонстративно нарушал придворный этикет, владел далеко не царскими профессиями и развлекался в составе кощунственного «Всепьянейшего собора». Поспешные преобразования вызвали своеобразный культурный раскол нации, взаимное отчуждение «верхов» и «низов»
Усиление крепостнического и государственного гнёта связывалось в массовом сознании с «немецкими» обычаями и вызывало их резкое неприятие: восставшие в Астрахани выступали за «христианскую веру», то есть традиционные культурные ценности. Самого Петра I, законного царя, в народе воспринимали как самозванца, а то и Антихриста. Сейчас даже трудно представить себе то потрясение, которое испытывал традиционно воспитанный человек той эпохи от лицезрения полупьяного «благочестивого государя царя» Петра Алексеевича в «пёсьем облике» (бритого), в немецком кафтане, с трубкой в зубах, общавшегося на голландском портовом жаргоне со столь же непотребно выглядевшими гостями в саду среди мраморных «голых девок» и соблазнительно одетых живых прелестниц.
На протяжении петровского царствования постоянно вспыхивали волнения — в Астрахани, в Башкирии, на Дону. Глухое сопротивление самодержавной воле проявлялось в традиционной для России форме — поиске истинного царя: «Если б де он был государь, стал ли б так свою землю пустошить?» Но Пётр был слишком неординарной личностью, и его слишком часто можно было видеть «живьём», чтобы мог появиться его двойник. Зато слухи о выступлении царевича Алексея против отца стали распространяться за десять лет до его казни. Затем стали появляться и лже-Алексеи — рейтарский сын А. Крекшин, вологодский нищий Алексей Родионов. В 1724 году объявились сразу два претендента — солдат Александр Семиков и извозчик из Астрахани Евтифей Артемьев; последний даже объявил на исповеди, что скрывался «для того, что гонялся за ним Ментиков со шпагою».
«Интеллигенция» Московской Руси — духовное сословие — выдвигала из своей среды идеологов сопротивления, обосновывавших протест понятным народу языком. В 1705 году к смертной казни был приговорён книгописец Григорий Та-лицкий — за то, что «писал письма плевальные и ложные о пришествии антихристове, с великою злобою и бунтовским коварством». Талицкий считал Петра I Антихристом, а доказательство близкой кончины мира видел в новшествах, вводимых царём: перемене летосчисления и фасонов платья, противном церковному учению бритье бород и курении, изменении нравов и образа жизни.
Вероятно, из церковной среды вышла легенда, что на самом деле Пётр I не является сыном царя Алексея Михайловича: «Когда были у государыни царевны Натальи Кирилловны сряду дочери, и тогда государь царь Алексей Михайлович на неё, государыню царицу, разгневался: буде де ты мне сына не родишь, тогда де я тебя постригу. А тогда де она, государыня царица, была чревата. И когда де приспел час ей родить дщерь, и тогда она, государыня, убоясь его, государя, взяла на обмен из немецкой слободы младенца, мужеска полу, из Лефортова двора». Эту легенду монах Чудова монастыря Феофилакт услышал в 1702 году от дьякона Ионы Кирилловца, а затем она пошла гулять по просторам России.