Романовы
Шрифт:
Царь и его тайная жена вернулись из неудачного похода невредимыми. 19 февраля 1712 года тайное стало явным: была сыграна свадьба, хотя жених и именовался на ней не царём, а вице-адмиралом. Но Екатерина стала настоящей царицей и любимой женой.
Петербургская царица
Чудо, произошедшее с Золушкой, не изменило её — она оставалась такой же милой и заботливой боевой подругой царя, спутницей в его походах. Екатерина приспособилась к тяжёлому характеру супруга, угождала его вкусам, умела успокаивать его во время приступов ярости. Но главное — она сумела дать одинокому и фактически бездомному царю (до переезда в Петербург у Петра не было постоянной резиденции — он жил в дороге и в гостях) ощущение собственного уютного дома. «Горазда без вас скучаю», — писал Пётр из Вильно, добавляя, что в отсутствие жены его «ошить и обмыть некому». Но её забота не могла удержать дома неутомимого государя. Супруги часто
«Катеринушка, друг мой, здравъствуй!
А мы, слава Богу, здоровы, толко с воды брюхо одула, для того так поят, как лошадей; и инова за нами дела здесь нет, толко что ссать. Писмо твое я чрез Сафонова получил, которое прочитал горазда задумался. Пишешь ты, якобы для лекарства, чтоб я нескоро к тебе приежал, а делам знатно сыскала ково-нибудь вытнее (здоровее. — И. К.) меня; пожалуй отпиши: из наших ли или из таруннъчан (жителей польского Торуня. — И. К.)1 Я болше чаю: из тарунчан, что хочешь отомстить, что я пред двемя леты занял. Так-та вы евъвины дочки делаете над стариками! Кнез-папе и четверной лапушъке (младшей дочке Елизавете, ещё не умевшей ходить и ползавшей на четвереньках. — И. К.) и протчим отдай поклон.
Пётр».
В августе 1712 года в тяжёлую минуту (Петру никак не удавалось наладить отношения с союзниками для совместных действий против шведов в Померании) он позволил себе пожаловаться жене: «Мы, слава Богу, здоровы, только зело теже-ло жить, ибо левъшёю не умею владеть, а в адной правой руке принужден держать шпагу и перо; а помочников сколко, сама знаешь».
В том же году, уже из Берлина, он слал жене извинения, что не сумел достать для неё устриц: «Объявля[ю] вам, что я треть-ево дни приехал сюды и был у кораля, а въчерась он поутру был у меня, а въвечеру я был у королевы. Посылаю тебе, сколко мог сыскать, устерсоф; а болше сыскать не мог, для того что в Гам-бурхе сказывают явился пест (чума. — И. К.), и для того тотчас заказали всячину оттоль сюды возить. Я сего моменту отъежаю в Лейпъцих. Пётр».
В следующем году он шлёт письмо с поля Полтавского сражения: «Катеринушка, друг мой, здравъствуй! Посылаю к тебе бутылку венгерского (и прошу, для Бога, не печалься: мне тем наведёшь мненье). Дай Бог на здоровье вам пить, а мы про ваше здоровье пили. Пётр. С Полтавы, майя в 2 д. 1713. Хто не станет севодни пить, тому будет великой штроф». А уже через две недели царь извещает «друга сердешнинкого» о начале покорения шведской Финляндии: «...Объявъляю вам, что господа шведы нас зело стыдятца, ибо нигде лица своево нам казать не изволят. Аднакож мы, слава Богу, внутрь Финландии вошли и фут взяли (стали твёрдой ногой. — И. К.), отколь ближе можем их искать. А что у нас делалась, о том прилагаю при сём ведение».
Между делом он сообщал и о своих хворях — но всегда успокаивал, как в августе 1721 года: «А что сумневаесся о мне: слава Богу, здоров и не имел болезни, кроме обыкновенной с похмелья; истинно верь тому».
В январе 1717 года Пётр утешал жену после смерти очередного сына, маленького Павла Петровича: «Катеринушка, друг мой, здравъствуй! Писмо твоё получил (о чём уже прежде уве-дал) о незапъном случае, которой радость в печаль пременил. Но что ж могу на то ответство дать? токмо со многострадалным Иевом: Господь даде, Господь и възят; яко же годе ему, тако и бысть. Буди имя Господне благославенно отныне и до века! Прошу вас також о сём разсуждение иметь; а я, колко могу, разсуждаю. О себе объявъляю, что, слава Богу, час от часу ума-ляетца моя болезнь, и чаю в[с]коре выходить из дому, а и была не иная какая, толко чечуй (геморрой. — И. К.); а въпрот-чем, славлю Бога, здороф, и давно б ехал к вам, ежели б водою мочно было, а сухим путём ещё боюсь разтрес[ть]ся; к тому ж ожидаю ответа от аглинского караля, которого на сих днях сю-ды ждут. Паки прошу, дабы вы обо мне нимало не мыслили о болезни; и для того послал Румянцева, чтоб вам умел лутче словами изъяснить, что я, слава Богу, не толко теперь, но ниже был тежело болен». В Брюсселе царь заказывал для жены знаменитые брабантские кружева: «Катеринушка, друг мой сердешнинкой, здравъствуй! А мы, слава Богу, здоровы. Посылаю к тебе кружива на фантанжу и на агажанты2; а понеже здесь славъныя кружевы из всей Эуропы и не делают без заказу, того для пришли образец, какие имена или гербы во оных делать. Хотя мы сего дня и отъежаем отсель; аднакож где мы ни будем, а когда получю от вас образцы, то на почте пошлю сюды...»
Летом того же 1717 года Пётр в шутливой манере сообщал любимой супруге о свидании в Париже с юным королём Людовиком XV: «Объявъляю вам, что в прошлой понеделник визитовал меня здешней каралища, которой палца на два более Луки нашева, дитя зело изрядная образом и станом,
А через два дня Пётр снова обращался к жене, беспокоясь о здоровье дочерей: «Писмо твоё от 11 д. сего месеца вчерась я получил, в котором пишешь о болезни дочерей наших, и что первая, слава Богу, свободилась, а другая слегла, о чём и к[нязь] Александра Данилович пишет ко мне; но переменной штиль ваш так меня опечалил, о чём скажет вам доноситель сего, ибо весьма иным образом писана. Дай Боже, чтоб о Аннушке так слышать, как о Лизенке. А что ты пишешь ко мне, чтоб я скоряя приехал, что вам зело скушно, тому я верю; только шлюсь на доносителя — каково и м[н]е без вас, и могу сказать, что, кроме тех дней, что я был в Версалии и Марли, дней з 12, сколь великой плезир имел! А здесь принужден быть несколько дней, и когда отопью воды, того же дня поеду...» Впрочем, и во время лечения царь любил выпить любимого венгерского или чего покрепче, но в письмах уверял, что больше пяти бутылок в день не употребляет, «а крепиша по одной или по две, только не въсегда: иное для того, что сие вино крепъко, а иное для того, что его ретко».
Он постоянно писал Екатерине о ходе работ на строительстве полюбившейся обоим резиденции в пригороде Ревеля — нынешнем таллинском Кадриорге. Июнь 1719 года: «...Огород новой зело изрядной, и деревья с морской стороны или от норда зело хораши посажены, а с сюдной почитай всё переменять; а шпалер не единова дерева не посажено, в чём Нероноф солгал. Теперь равъняют двор, что за палаты будет; а в агароде земленая работа вся отделана. Правъда сказать, что диковинка будет, как отделаетца! Мы, чаю, позавътрее пойдем отсюды к Ангуту. Посылаю при сём цветок да мяты той, что ты сама садила. Слава Богу, всё весело здесь; только когда на загородной двор приедешь, а тебя нет, та очень скушно. Дай Боже в радости паки вас видеть!» Июль 1723 года: «...Огород, которой 2 года как посажен, так разросся, что веры нельзя нять; ибо оди-накие деревья большия, которые вы видели, уже в некоторых местах срослись вет[в]ьми через дороги, и любимое тёткина дерева, у которого сук подобен средоуказательному персту без нохтя, изрядна принелось; каштаны такъже все изрядно кроны имеют. Полаты только снаружи домазавают, а вънутри готовы, и единым словом сказать, что едва ль где инде такой дом правильной имеем. При сём посылаю вам клубники, которая ещё до приезду нашего на грядах поспела, также и вишни; зело удивъляюсь, что так рана здесь поспевает, а один градус с
Питербурхом, и для сей куриозы посылаю вам оных фрукъ-тов...» В июне 1724 года император, восторгаясь своей новой столицей, не мог удержаться от того, чтобы не сказать супруге, как тоскует по ней: «...как дитя в красоте растущее, и в огороде повеселились; толко в полаты как войдёт, так бежать хо-четца — всё пусто без тебя».
Екатерина до конца жизни оставалась неграмотной, но её письма царю, даже будучи написаны рукой канцеляриста, до некоторой степени передают установившуюся в семье атмосферу добродушно-грубоватого подтрунивания. «...Вчерашнего дня, — сообщала она супругу из Ревеля в июле 1714 года, — была я в Питер Гофе, где обедали со мною 4 ковалера, которые по 290 лет. А именно Тихон Никитич, король Самояцкой, Иван Гаврилович Беклемишев, Иван Ржевской, и для того вашей милости объявляю, чтоб вы не изволили приревновать».
Супруга постоянно просила царя «уведомить о состоянии своего дражайшего здравия», жила его интересами и бедами; всегда старалась поздравить с памятными датами — днями сражений при Лесной, Полтаве или Гангуте, — и сама отмечала их в его отсутствие; например, в июле 1719 года она сообщала: «...про здоровья ваше ели и венгерское пили, и при том сама палила трижды из пушек», — но при этом напоминала и о датах их совместной жизни: дне своего рождения (5 апреля) или дне свадьбы. Так же, как Пётр, Екатерина подшучивала над не всегда смешными «оказиями»: «...шёл он бедненкой (подвыпивший француз-садовник. — И. К.) ночью чрез канал, сшолся с ним напротив Ивашка Хмелницкой, и каким-та побытом с того мосту столкнув, послал на тот свет делать цветников». Она регулярно информировала мужа о здоровье и поведении детей и особенно о наследнике Петре Петровиче, который, как она считала, в двухлетнем возрасте обнаруживал любезные родительскому сердцу склонности. «...Оной дорогой наш шишечка часто своего дражайшаго папа упоминает и при помощи Божии во своё состояние происходит и непрестанно веселитца мунштированьем салдат и пушечною стрел-бою», — сообщала супруга государю в августе 1718 года, через полтора месяца после смерти царевича Алексея.