Романовы
Шрифт:
Коронация стала кульминацией неслыханной карьеры императрицы, начавшей свой путь на трон из крестьянской избы. Вопреки всем социальным рамкам, Екатерина сумела стать не очередной «метрессой», но самым близким и необходимым непредсказуемому и вспыльчивому царю человеком; она была заботливой женой и матерью, одобряла и предупреждала любые желания супруга, беспокоилась о его здоровье, а также умела успокаивать его во время припадков безудержного гнева. Правда, прочная взаимная привязанность и семейное тепло, а также необходимость узаконить рождённых детей могли объяснить вступление царя в официальный брак с Екатериной, но не демонстративную коронацию супруги, хотя Пётр и ссылался на пример «православных императоров греческих». Едва ли он обольщался насчёт государственных способностей Екатерины — скорее уж рассчитывал на поддержку
Однако именно с этой стороны Петра постиг удар, которого он не ожидал. 8 ноября того же года был арестован управляющий канцелярией Екатерины Виллим Моне — по официальной версии, за злоупотребления и казнокрадство. Современники же считали, что главной причиной была предосудительная связь императрицы с красавцем-камергером. Брат любовницы молодого Петра I Анны Моне и генеральс-адъютант царя по его воле стал камер-юнкером царицы Екатерины, а затем, уже по собственной инициативе, её фаворитом. За пять-шесть лет он вошёл в такую «силу», что к нему за помощью не стеснялись обращаться фельдмаршалы, губернаторы и архиереи. За протекцию фаворита одаривали деньгами, лошадьми, собаками, драгоценностями и даже имениями. Все прошения объединяло то, что для их исполнения надо было обойти закон, в чём Моне преуспевал. При коронации Екатерины он был пожалован в камергеры, но получить патент уже не успел. Блестящего кавалера сгубили тщеславные слуги. Сначала секретарь Монса Егор Столетов не сумел скрыть доверенные ему важные письма, затем передатчик любовных посланий придворный шут Иван Балакирев рассказал о придворных «тайностях» своему приятелю Ивану Суворову, а тот поделился с другим — и последовал донос. Сам царь допрашивал Столетова и шута — и узнал всё об отношениях жены с молодым придворным. 16 ноября на Троицкой площади Петербурга Монсу отрубили голову по обвинению в лихоимстве.
Имя императрицы на следствии, естественно, не упоминалось; тем не менее Пётр повёз жену смотреть на голову казнённого «галанта». По данным австрийских дипломатов, император велел опечатать драгоценности супруги и запретил исполнять её приказания. Согласно свидетельствам капитана Ф. Вильбуа и французского консула Виллардо, в это время он уничтожил заготовленный акт о назначении её наследницей. Царица откровенно боялась за своё будущее, хотя и пыталась, как сообщал саксонский посланник Лефорт, вернуть расположение мужа, на коленях вымаливая у него прощение.
Развязка произошла в январе 1725 года — колесо Фортуны сделало новый оборот. Официозная версия событий была составлена главным придворным идеологом Феофаном Прокоповичем. Феофан, «самовидец» событий, о многом умолчал, но подробно описал, как по кончине императора во дворце собрались члены Сената, генералитет и лица «из знатнейшего шляхетства» и после пространных речей о праве на трон Екатерины признали его «без всякого сумнительства». Более драматическую трактовку событий дал в своих записках голштинский министр Бассевич. Ему якобы стало известно о готовившемся заговоре против «императрицы и её семейства», после чего сам он вместе с Меншиковым начал операцию по спасению Екатерины. Именно Бассевич привёл знаменитый рассказ о последней попытке Петра I назвать имя наследника: «Император пришёл в себя и выразил желание писать, но его отяжелевшая рука чертила буквы, которых невозможно было разобрать, и после смерти из написанного им удалось прочесть только первые слова: “Отдайте всё...”». На деле же Пётр в первые дни болезни явно рассчитывал на её благополучный исход, а потом события стали развиваться слишком быстро. Сообщения французского, шведского и голландского дипломатов от 26 января говорят о состоявшемся в середине дня заседании сенаторов и президентов коллегий, где был найден компромисс: наследником становился законный в глазах большинства населения сын царевича Алексея Пётр при регентше Екатерине и под контролем высшего государственного органа — Сената.
Рассказ о заговоре против Екатерины явно не соответствует действительности. Ограниченную в правах регентшу свергать не было никакой необходимости. Заговор был организован как раз против регентства и в пользу самодержавия Екатерины. Её «партия» оказалась сильнее. 26 января дворец был окружён стражей. Как следует из журнала приказов по Преображенскому полку, ещё 24-го
После ожесточённых споров победила «партия» Меншикова и Толстого. Они и их приверженцы сумели сорвать достигнутую было договорённость. Фельдмаршал Меншиков привёл с собой гвардейских офицеров, от имени которых без всякой риторики выступил майор Андрей Ушаков: «Гвардия желает видеть на престоле Екатерину и... она готова убить каждого, не одобряющего это решение». Новая политическая сила — петровская гвардия — решила спор о престолонаследии. Сделать выбор гвардейцам было нетрудно — для них, скорее всего, проблемы выбора не существовало, преимущество «полковницы» было очевидно и осязаемо.
А что же сама Екатерина? Оказавшись в центре борьбы за власть, она, кажется, без колебаний встала на сторону старых и близких друзей. Пришлось выйти из образа убитой горем вдовы, которую с трудом оторвали от тела мужа, чтобы приготовить для своих сторонников, по словам Бассевича, «векселя, драгоценные вещи и деньги». Расходные книги царского Кабинета сообщают, что её воцарение обошлось в 30 тысяч рублей: 23 тысячи выплатили солдатам гвардии, остальное пошло на «тайные дачи» Ушакову и другим офицерам. А в апреле 1725 года 27 солдат-преображенцев во главе с сержантом Петром Ханыковым попросили об особой награде за то, что они стояли «на карауле у императорского величества бессменно генва-ря с 14 по 29 число». Сержант получил 50 рублей, а рядовые — по 25 рублей за то, что обеспечили изоляцию умиравшего императора.
Первый манифест нового царствования извещал о вступлении на престол Екатерины по воле самого Петра, «понеже в 1724 году удостоил короною и помазанием любезнейшую свою супругу и великую государыню нашу императрицу... за её к российскому государству мужественные труды». Но сам манифест был издан не от имени Екатерины — присягать новой государыне «правительствующий Сенат и святейший правительствующий Синод и генералитет согласно приказали», что весьма походило на слегка замаскированное избрание монарха теми, кто обладал реальной властью. В России начиналась «эпоха дворцовых переворотов».
«Матерь всероссийская»
Началось короткое и неяркое царствование Екатерины 1 (1725—1727). Но «женское правление», впервые торжественно провозглашённое в России, вызвало проблемы. Не случайно в торжественном слове в день «воспоминания коронации» Екатерины в 1726 году Феофан Прокопович, во всеуслышание признав наличие недовольных тем, что императрица «женское есть», не обличал их, а старался убедить, приводя в пример древних цариц Клеопатру и Зенобию и королеву Изабеллу Кастильскую.
Насколько было успешно пропагандистское сравнение «матери всероссийской» с языческими царицами сомнительного, с точки зрения христианской морали, поведения, сказать трудно. Но торжество недавней царской наложницы явилось наглядным воплощением нового принципа служения регулярному государству, когда низкое происхождение уже не могло быть преградой на пути к чинам, почестям и «благородному» статусу. Начавшаяся «демократизация» правящего слоя не могла не пугать представителей старых фамилий, но являлась мощным стимулом к усердию для выходцев из «подлых» сословий и направляла их способности и энергию в нужное русло. Не случайно при всех явных недостатках этой системы она оставалась неизменной до самого конца существования монархии.