Романовы
Шрифт:
В августе 1702 года войска фельдмаршала Бориса Петровича Шереметева подошли к крепости. После недолгой осады гарнизон согласился капитулировать, но кто-то из шведов взорвал пороховой погреб — и городок был взят уже без всяких условий. Для Екатерины рождественская сказка началась по-военному — после взятия крепости она стала трофеем: сначала была «полоном» кого-то из солдат, затем девушку приметил сам командующий Шереметев, а у того её выпросил удалой кавалерийский генерал и ближайший друг царя Александр Ментиков и поместил к сёстрам Арсеньевым, на одной из которых вскоре женился.
Через некоторое время пленница попалась на глаза самому Петру — и сумела произвести на него впечатление. К тому времени личная жизнь царя складывалась неудачно. Царице Евдокии Фёдоровне были глубоко чужды его дела и вкусы, а многолетний
«Так обстояли дела, когда царь, проезжая на почтовых из Петербурга, который назывался тогда Ниеншанцем, или Но-тебургом, в Ливонию, чтобы ехать дальше, остановился у своего фаворита Меншикова, где и заметил Екатерину в числе слуг, которые прислуживали за столом. Он спросил, откуда она и как тот её приобрёл. И, поговорив тихо на ухо с этим фаворитом, который ответил ему лишь кивком головы, он долго смотрел на Екатерину и, поддразнивая её, сказал, что она умная, а закончил свою шутливую речь тем, что велел ей, когда она пойдёт спать, отнести свечу в его комнату. Это был приказ, сказанный в шутливом тоне, но не терпящий никаких возражений. Меншиков принял это как должное, и красавица, преданная своему хозяину, провела ночь в комнате царя», — поведал в своих мемуарах об этой нечаянной встрече французский капитан русского флота Франсуа Вильбуа.
Во время нового приезда Пётр поинтересовался, что с ней сталось и почему он её не видит.
«Её позвали. Она появилась со своей естественной грациозностью. Это было ей свойственно во всех её поступках, каковы бы они ни были, но замешательство было так явно написано на её лице, что Меншиков был смущён, а царь, так сказать, озадачен, что было редким явлением для человека его характера... Царь, посмотрев на неё, сказал: “Екатерина, мне кажется, что мы оба смутились, но я рассчитываю, что мы разберёмся этой ночью”. И, повернувшись к Меншико-ву, он ему сказал: “Я её забираю с собой”. Сказано — сделано. И без всяких формальностей он взял её под руку и увёл в свой дворец. На другой день и на третий он видел Меншикова, но не говорил с ним о том, чтобы прислать ему её обратно. Однако на четвёртый день, поговорив со своим фаворитом о разных делах, которые не имели никакого отношения к любовным делам, когда тот уже уходил, он его вернул и сказал ему, как бы размышляя: “Послушай, я тебе не возвращу Екатерину, она мне нравится и останется у меня. Ты должен мне её уступить”. Меншиков дал своё согласие кивком головы с поклоном и удалился»13.
Так ли было на самом деле, нет ли, но поначалу Марта очутилась среди многих «метресс» вечно куда-то спешившего царя. Она сумела понравиться не только Петру, но его любимой сестре Наталье; приняла православие и стала Катериной Василевской. Современники считали, что она просто приворожила Петра — так быстро она выделилась из прочих красавиц, так крепко полюбил её царь. Отставной капрал Ингерман-ландского полка Василий Кобылин на пьяную голову рассказывал в 1724 году о прошлом императрицы: «Она де не природная и не русская, и ведаем мы, как она в полон взята и приведена под знамя в одной рубахе и отдана была под караул, и караульный де наш офицер надел на неё кафтан; да она ж де с князем Меншиковым его императорское величество ко-реньем обвели». Капрала за дерзость казнили, но служил он, между прочим, в личном полку Меншикова, и его впечатления о бывшей пленнице, похоже, были не лишены достоверности. Видно, были в этой женщине необыкновенная притягательность и внутренняя сила. Портреты не передают её — статная царица, с симпатичным, но тяжеловатым лицом воплощала тип красоты, далёкий от нынешнего идеала, воплощаемого фотомоделями, но куда более созвучный своей эпохе.
Люди прошлого лучше чувствовали её очарование. «Черты лица Катерины Алексеевны неправильны; она вовсе не была красавицей, но в полных щеках, в вздёрнутом носе, в бархатных, то томных, то горящих (на иных портретах) огнём глазах, в её алых губах и круглом подбородке, вообще во всей физиономии столько жгучей страсти; в её роскошном
Приятная во всех отношениях наложница быстро завоевала сердце господина. В 1704 году при осаде Нарвы она уже находилась в царском лагере; в последующие годы Пётр вызывал её в Киев, Дубно, Глухов; с ней он встречал победный 1709 год в Сумах. В 1704 и 1705 годах она родила двух сыновей — Петра и Павла; в 1706-м — дочь Екатерину (все они умерли в младенчестве). 29 декабря роженица «докладывала» о рождении дочери:
«Милостивому нашему батюшке господину полковнику.
Здравие твоё да сохранит Бог на лета многа. Поздравляем мы тебе с новорожденною девицею Екатериною, а рождение её было декабря в 27 день. Пожалуй, батюшка, порадуй нас своим писанием, а мы о твоём здоровье ежечасно слышать желаем. А про нас изволишь милостию своею напаметовать, и мы молитвами твоими декабря в 29 день в добром здоровье. Пожалуй в забвенье нас не учини, к нам приезжай или нас к себе возми.
Не покручинься, батюшка, что дочка родилась: к миру. За сим писавый матка с дочкою и с тёткою поздравляем».
Следующими детьми Петра и Екатерины были девочки-погодки: в 1708 году родилась Анна, в 1709-м — Елизавета.
Шестого марта 1711 года накануне отъезда в Пруте кий поход Пётр I тайно обвенчался с простолюдинкой, которая теперь стала называться царицей Екатериной Алексеевной. Сочетаться браком с «мужичкой», а не с боярской дочерью или принцессой королевской крови (после Полтавы кто бы отказал посватавшемуся Петру?) было не только вызовом обычаям, но и отступлением от государственного интереса ради личного счастья. Для новобрачной же это был уж совсем немыслимый взлёт: пленница-служанка, наложница и, наконец, супруга могущественного государя.
К месту пришлась и легенда, согласно которой сопровождавшая Петра в Прутском походе Екатерина передала в подарок великому визирю Балтаджи-паше все свои деньги и драгоценности, что сделало турецкого военачальника более сговорчивым при заключении спасительного для русской армии мирного договора. Однако царицыны драгоценности не понадобились. Главный переговорщик Павел Шафиров действительно пообещал визирю 150 тысяч рублей и ещё 100 тысяч — другим турецким начальникам, но деньги были выделены из армейской казны; под командой бравого офицера и будущего министра Артемия Волынского в турецкий лагерь отправился целый обоз в «пяти ящиках, в семи фурманах, в шести палубех при 50 лошадях». Шафиров уже приготовился их раздать, но получать русские деньги турки стеснялись, а иностранной валюты в русском лагере не было, «...от русских денег всяк бежит, и не смеют их принять, и так оные дёшевы, что ходит левок их наших денег по 40 алтын. По се число ещё никто оных не берёт, опасаютца, чтоб кто не признал», — писали 28 июля 1711 года из турецкого лагеря Шафиров и второй посол М. Б. Шереметев. Дипломаты привезли деньги в Стамбул, но визирь так и не смог их принять — Карл XII, до невозможности огорчённый отказом турок продолжать войну, обвинил вельможу в том, что он сознательно выпустил русских из ловушки, и Балтаджи-паша был смещён.
Екатерина же раздавала свои драгоценности офицерам (потом она отберёт их обратно), но не подкупала ими турок, как утверждали впоследствии Вольтер и другие авторы. Но царь, видимо, запомнил, как держалась его боевая подруга, когда сам он на какое-то время потерял самообладание и, по сообщению датского посла Юста Юля, «как полоумный бегал взад и вперёд по лагерю, бил себя в грудь и не мог выговорить ни слова». Можно предположить, что с ним случился нервный припадок; в таких случаях Екатерина была незаменима.