Рождение волшебницы
Шрифт:
– Ты сердишься! – заметила Зимка, выказывая больше наблюдательности, чем ума. Остановившись в двух шагах, она подергивала холодный изумруд на груди. – Ты сердишься на меня за Дивея, я знаю! А его и не так надо было наказать! Он за мною ухаживает.
– Это не преступление, – медленно проговорил Юлий.
– Вот как! А если я скажу, что он меня целовал?
Юлий вскинул глаза, и взгляд этот, долгий и пристальный, заставил Зимку поправиться:
– Пытался поцеловать.
Но он и после этого ничего не сказал. И
– Он ко мне пристает, – добавила Зимка расхожее словечко своей богатой событиями юности.
– А если любит? – тихо сказал Юлий.
На это Зимка лишь хмыкнула.
– Можно ведь сделать так, – трудно продолжал Юлий, – чтобы без грубости объяснить и… и… не оскорбляя. Когда человек любит… ему тяжело. Мне кажется, ты должна извиниться перед Дивеем.
– Ты это говоришь? – воскликнула Зимка. – Да ты должен был стереть соперника в порошок!
– Хорошо, – вздохнул Юлий и бессмысленно подвинул по столу бумаги, – тогда извинюсь я.
– Как хочешь, – надменно обронила она.
Но слова уже обесценились, и Зимка отлично это понимала. Она молчала, когда Юлий выглянул в сени и, наткнувшись у входа на Лизавету, сказал ей с пугающей мрачностью:
– Гляньте начальника караула, Лиза. Пусть разыщет окольничего Дивея. Да. Пусть приведет. Сейчас же, – заключил он и хотя заметил особенную бледность девушки, безжизненно ему внимавшей, не нашел сил обеспокоиться еще и этим.
Лизавета прошла в коридор… Потом с лихорадочным блеском в глазах повернула обратно, рванула высокую дверь библиотеки.
– Государь! – воскликнула она с порога. – Государь, я жду ребенка!
Золотинка кинула быстрый взгляд на Юлия – вопросительный.
– Чего же лучше, – пробормотал тот.
– Мы назначены друг другу судьбой! – Лизавета сделала несколько шагов и опустилась на колени. – Простите его ради нашей любви, государь!
– Прощаю, – невольно улыбнулся Юлий. – Кого?
– Он и сейчас у меня, я укрыла его, опасаясь вашего гнева. Простите Дивея, государь, мы готовы умереть друг за друга!
– Вот как… – протянул Юлий, оглянувшись на Золотинку. Она застыла, прикусив губу. – Ты уверена в чувствах Дивея?
– Уверена ли я? – Лизавета озиралась, не зная, кого призвать в свидетели. – Скорее небо разверзнется и высохнет море…
– Никто, насколько я знаю, никогда и не помышлял препятствовать вашей свадьбе, – заметил Юлий, наклоняясь к Лизавете. Он принял ее под мышки и, ничего не сказав, подтянул, чтобы поставить на ноги. И хорошенько крякнул, прежде чем возвратил девушке стоячее положение.
Успех слишком быстрый и легкий смущал готовое к самопожертвованию сердце. Девушка колебалась, поглядывая на государей, но ничего не успела высказать – все оглянулись. На пороге обнаружился долговязый придворный в желто-зеленом наряде.
– Простите, государь! – запнулся он, уловив нечто неподобающее во взаимном расположении персон. – Простите, дворцовый глашатай только что привел человека, который имеет сообщить нечто важное о досточтимом Поплеве. И принес э… другого человека, на мой взгляд, совершенно мертвого.
– Как это мертвого?! – выпалила Зимка, в памяти которой возник обреченный на смерть Ананья. – Кто его принес? Приведите сюда немедленно! – громко сказала она, скрывая гневливым голосом радость.
Едва удалился долговязый придворный чин, как скользящей, словно бы даже танцующей походкой вошел Дивей. Серебристо-белый наряд придавал ему особенную, изысканную бледность. Юлий взял Лизавету за руку.
– Ага, Дивей! Вот славно! Вы пришли, – сказал государь чуть громче обычного. – Я хотел спросить, – он придержал Лизавету за плечо, – в чем вы чувствуете себя виноватым?
– Зачем это нужно? – воскликнула Лжезолотинка, нарочито себя взвинчивая, и сверкнула глазами в сторону Юлия с прижавшейся к нему Лизаветой. – Дивей, я готова перед вами извиниться.
Окольничий приложил руку к груди, полагая вопрос исчерпанным. Голос Юлия неприятно его поразил:
– И тем не менее…
Дивей знал за собой несколько вин, но никак не мог сообразить, какая из них тяжелее, чтобы тут-то как раз и запираться. Заказное убийство в харчевне представлялось ему, во всяком случае, делом более определенным и очевидным – о нем и следовало молчать.
– Да, государь, я виноват! – объявил он не без торжественности. – Грешен я в том, государь, что безмерная моя любовь и обожание к великой государыне Золотинке переходят установленные и предписанные придворным обиходом пределы. В сердце своем… пылая возвышенной страстью… я не находил в себе сил ни вырвать из груди сердце, ни выколоть себе глаза.
Сказал и коротеньким вопросительным взглядом позволил себе обратиться к Золотинке за одобрением. Она глядела так, будто не признавала между собой и Дивеем ничего общего. Зато, задохнувшись слабым стоном, обомлела Лизавета, безвольно привалилась к Юлию, который вынужден был ее поддерживать.
Дверь библиотеки опять приоткрылась…
– Государь! – объявил долговязый чин испуганным голосом. – Тот человек, что был мертв, ожил и теперь отрицает, что он Поплева.
– Как это ожил? – вскрикнула Лжезолотинка. И быстро поправилась: – Разве он утверждал прежде, что Поплева?
– Никак нет! – вытянулся чин.
– Понятно! – воскликнула Лжезолотинка с прорвавшейся злобой. – Гоните обоих в шею! Негодяй, которого притащили из харчевни – Ананья. Тот самый, из Рукосиловой дворни. Он представил себя Поплевой. Услышал, что я разыскиваю названого отца, и выдал себя за Поплеву. Не знаю, на что рассчитывал.