Рождение волшебницы
Шрифт:
– Стой! Куда! Я! – сорванным голосом завопила Лжезолотинка. – Государыня твоя! Стой!
Величественная ее прическа, из которой свисали, распутавшись, драгоценности, задранное на бегу платье, все в золотных прошвах, мелькающие чулки и туфли на каблуках заставили малого засовеститься.
– Садитесь, государыня! – отчаянно крикнул он, натягивая поводья, и протянул руку с намерением втащить государыню на круп лошади себе за спину. Но Зимка резко рванула парня за руку вниз. Тот не посмел сопротивляться и послушно свалился. Узду он не упустил и присел, подставляя спину подножкой. Лжезолотинка ступила, плюхнулась животом на лошадь и заелозила, задирая платье,
Скоро Зимка оставила всех позади и уже натягивала узду, оказавшись в лесной чаще. Страх, однако, заставлял ее оглядываться и понукать лошадь, едва появлялась хоть какая полянка или просека, где можно было перейти на рысь. Надо было подумать, пожалуй, уже и о большой дороге на Толпень… как вдруг Зимка выехала на глухую каменную стену, которая неприятно ее озадачила. Государыня и не подозревала, что Екшень обнесен стеной вкруговую. Сложенная из дикого камня, кое-где обваленная по верху – но не настолько все же, чтобы можно было без труда перелезть, – стена терялась в зарослях, сколько доставал взгляд. Она взяла вправо. И почти сейчас же с испуганно бьющимся сердцем повернула назад. По лесу шуршала и ломила нечисть, всюду стонали люди, самый лес стонал, а она блуждала потеряв голову.
Зимка пустилась рысью, болезненно дергаясь, когда хлестали ее ветки. В чаще низкорослых деревьев она зажмурилась, что было бы полным самоубийством, если бы лошадь сама не разбирала дороги. Оставалось только бросить поводья и вцепиться двумя руками в гриву, чтобы не свалиться на скаку. Долго она так однако не выдержала, раскрыла глаза и выпрямилась. По правую руку маячила все та же проклятая стена, а впереди…
Жестокая сила ударила ее в голову, отбрасывая назад, тогда как ноги взлетели вслед за скользнувшей из-под седалища лошадью.
И Зимка закачалась между землей и небом, невредимая, кажется, но совершенно обомлевшая.
Она висела на сухом дубовом суку, обломанный конец которого, очевидно, пробил голову, хотя Зимка этого как будто не чувствовала. Наконец, она уразумела, что сук торчит в волосах, пронзив высокую прическу чуть выше лба. Заводя глаза вниз, Зимка видела под собой землю – не дотянешься. Убегающий топот копыт замирал.
Нельзя сказать, чтобы это было совсем уж невыносимо – висеть на собственных волосах, но неловко. Зимка подергалась, болтая руками и ногами, – прорвать прическу оказалось невозможно. Переплетенная жемчужными нитями и шелковой тесьмой, прическа представляла собой прочное, искусно уложенное мастерами целое.
Беспомощно покачиваясь, Зимка косила глаза в сторону тянувшего над лесом дыма; в зеленых зарослях разносились быстрые, пропадающие шорохи… что-то похожее на удары в тугую перину… и холодящий сердце вопль. Все это перемежалось разнузданным, бесноватым лаем. И кто-то ломился совсем близко. Во весь дух, себя не помня, продирался через кусты здоровенный мордоворот в алом кафтане.
– Помогите! – вполголоса вскрикнула Зимка, пытаясь повернуть голову больше, чем позволяли насаженные на сук волосы. – Умоляю! Помогите мне слезть! Я вишу! Я висю…
Но парень лишь блудливо вильнул, выразив свое уважение к государыне каким-то несуразным подскоком на бегу. Рожа красная, глаза дикие… Конечно же, он не имел никакой, решительно никакой возможности высказаться подробнее – низкорослый, широкий в плечах, как чемодан, едулоп гнал его вдоль забора.
С необыкновенным проворством ухватившись за сук, Лжезолотинка подтянулась рывком и забросила ноги вверх – искривленный сук повышался в сторону ствола. Она попыталась провернуться, чтобы лечь на опору, но это удалось лишь частично, прическа держала ее туго. Ноги Лжезолотинка кое-как устроила, но головой застряла – ни туда ни сюда – и пребольно выгнула шею. Тяжелая юбка соскользнула на пояс, до самого паха, и провисла, как скомканная занавесь.
Это и привлекло едулопа. Проскочив было мимо, он оглянулся и резко остановился. Темная губастая морда с безобразными клочьями бороды на подбородке как будто силилась что-то выразить. Едулоп застыл, пристально вглядываясь, широкая лапа его в выпуклых зеленоватых жилах стиснула тяжелую, с корневищем палку.
Шагов с тридцати трудно было разобрать в Лжезолотинке двуногое существо. Продетый на сук соломенно-золотой сноп там, где можно было бы ожидать голову… белые в чулках и коротких штанишках ноги, которые надо было скорее признать за руки, так ловко оплетали они ветвь… и главное – чудесный, живописно провисший, переливчатый, серый с золотом хвост. Он-то и захватил воображение едулопа. Чудовище сгорбилось, подавшись вперед, озадаченно почесало поясницу, подвинулось на шажок-другой ближе и опять замерло.
Что ж оставалось Зимке? Изображая собой сонную жар-птицу, ожидать, когда впавший в созерцательный идиотизм едулоп наберется духа пощипать ей перышки. Ничего иного. Она слышала громкое сопение, едулоп тяжело вздыхал и сокрушенно чмокал губами. Но, однако, он приближался и ступил уже под сень дуба. И вот – опасливо тронул юбку. Легонечко потянул вниз. Зимка крепче оплела сук, словно вросла в него: и чувствами одеревенела, и телом.
Подергав юбку, восхищенный едулоп начал испытывать ее палкой, принялся колотить, наслаждаясь гулким ухающим звуком. Потом взялся терзать ткань лапами, и вцепился зубами, принялся вертеть, обвиснув всей тяжестью. Толстый, но не особенно прочный, быть может, сук ощутимо потрескивал.
Развязка приближалась. Зимка дернула головой, пытаясь ее высвободить. С томительными предосторожностями, под хрип и урчание едулопа, перенесла руку к затылку и ощупала затейливое творение цирюльника. Это был вплетенный в подросшие волосы парик. (Прошлым летом Зимка сама же Золотинку и остригла – налысо.) Не глядя, на ощупь и в догадку, замирая при особенно свирепых рыках, она принялась распутывать и развязывать, а где и просто рвала. Дело пошло живее, чем можно было ожидать, и вот уже Зимка получила возможность вытащить голову из оставшейся на ветви золотой копны.
Занятый яркой тряпкой, едулоп не замечал осторожной возни над собой. Несколькими короткими рывками Зимка сместилась на верхнюю сторону сука и держалась теперь всем телом, заметно упрочив свое положение.
Припомнилось ей тут, что серое с золотом платье, которое надела она после праздника рыбаков и не снимала в дороге, состояло из раздельных частей: корсаж с рукавами и юбка. Пользуясь передышками, когда едулоп ослаблял напор, не тянул вниз, Зимка нашла застежки, которые прятались под золотой прошвой спереди. Расстегнула юбку почти до колен, стянула, вылезла и вот – одним рывком едулоп опрокинул полотнище на себя, запутавшись с головой. Зимка, в тончайших кружевных штанишках и в чулочках с подвязками, перебралась к стволу раскидистого дерева и нашла простертую до ограды ветвь. С дальнего ее конца она скользнула, поймала ногами полуразрушенный верх ограды – и сиганула на ту сторону, где приняли ее густые заросли бузины.