Рождение волшебницы
Шрифт:
Выломившись с хрустом на простор, Лжезолотинка помчалась что было мочи по обширному низменному лугу, продолжавшемуся до леса на полверсты и больше. Темный дремучий лес стоял надежен и нем как спасение, но на половине пути Зимка напоролась на широкую, затопленную грязью канаву, которая косо рассекала низинку в сторону речки. Зимка оглянулась – и плюхнулась в жижу.
Там, на оставшемся позади заборе, сверкнул золотой клок. Не расставаясь с добычей, едулоп, как видно, забрался на стену или, быть может, вскарабкался на дерево, чтобы обозреть окрестности. Зимка свалилась в грязь и поплыла, вернее, поползла, быстро-быстро, как ящерка,
Уже через пятьдесят шагов, каждый из которых пришлось перещупать коленями и локтями, она устала до изнеможения, сердце зашлось, она задыхалась, отплевываясь тиной. Сорванные с подвязок чулки сползли и напутались на туфли невообразимыми комьями, короткие тончайшего полотна штаны едва держались, отяжеленные пластами тины, и можно было представить, как выглядит остальное, глядя на широкие с оборками рукава, когда-то серебристо-серые и золотые. Зимка выползла на откос и припала без сил к траве.
Крепкой молодой женщине понадобился десяток вздохов, чтобы прийти в себя. Она стала прислушиваться и решилась выглянуть. Недолго думая, зачерпнула перед этим пригоршню тины и шлепнула ее на темя, размазав спереди, сзади и особенно по вискам, где предательски сверкало червонное золото волос. Последнее из того, что оставалось еще на Зимке блескучего. Потом с величайшими предосторожностями она приподнялась над краем канавы и долго высматривала забор, где действительно что-то посверкивало… Что-то совсем неподвижное.
То был пробитый дубовым суком парик, догадалась, наконец, Зимка. Витое из золотых нитей, переплетенное жемчугом, унизанное золотыми заколками сооружение радужно сверкало на солнце.
Выше огражденного каменным поясом сада медлительно поднимался в небо исполинский столб дыма. Посередине он лениво переламывался, менял направление и расползался, принимая очертания грузного, мутного облака.
Зимка поднялась и пошла пологим откосом канавы. Немного погодя она встретила отводок канавы, который повернул к лесу, но кончился довольно быстро, так что последние сто шагов до опушки она бежала, напрягая силы. Пошатываясь, вошла она, наконец, под спасительный покров леса…
И остолбенела.
Из светлого полумрака, сминая папоротник, возник одетый в зеленое человечек. Заряженный самострел он направил в сторону и откинул капюшон куколя, чтобы показать лицо, словно наигравшийся в разбойника проказник. Но был это настоящий пигалик, к шуткам нисколько не расположенный, притом чрезвычайно зоркий и чуткий, как и все представители его племени – то есть отличали его преувеличенные глаза и оттопыренные уши.
– Великая государыня и великая княгиня Золотинка? – торжественно спросил он, нечаянно зыркнув вбок, так что выдал взглядом и товарища – точно такого же, в зеленой куртке с карманами, в зеленом наплечнике-куколе с капюшоном, при самостреле и прочем походном снаряжении.
– Ну да… – протянула Лжезолотинка. – А что такое?
Ведь, кажется, оставила Зимка приговор Совета восьми в Толпене, бросила его на стол Юлию, и вот – обнаружила его перед собой в обличье двух зеленых, как кузнечики, недомерков.
«Ладно, посмотрим!» – сказала про себя Зимка.
– Ну да! – сказала она вслух, все еще отдуваясь. – Государыня. Слованская. Золотинка. Княгиня… И такое несчастье. Рукосил сделал этот… искрень. Горит железо и всё-всё. – Измазанной в тине пястью Лжезолотинка показала достигающий облаков дым. – Всё-всё погибло! Ужасно! Не знаю, как я спаслась! Буквально я вырвалась… это чудовище едулоп! – она закрылась ладонью с искренним намерением разрыдаться, несчастная и униженная, горько закусила губу.
Пигалики переглянулись.
– Мы отведем вас в безопасное место, – сказал один из них с лицемерным участием.
– Там не достанут едулопы, – уточнил второй.
– Ну да, конечно! – кивнула Лжезолотинка, простодушно не замечая ловушки. – Это ужасно! Великий Род, что я пережила!
Бросив взгляд на тяжелые дымы пожаров, пигалики повернули в чащу, и Зимка вынуждена была поторапливаться, приноравливаясь к их частому и скорому шагу.
По дороге они расспрашивали ее, словно бы между делом, но настойчиво, последовательно и довольно жестко. И хотя, казалось, не возражали против путаных и противоречивых объяснений, вежливо улыбались, все равно с упрямой, совсем нелюбезной настойчивостью пытались добиться ответа, как же все-таки так случилось, что Рукосил запустил искрень. Как это было? Но Зимка чувствовала, что нельзя говорить о волшебном камне, который так запросто, бездарно уступила она Лжевидохину. Она безбожно врала, и чем больше путалась, тем больше постигала размеры постигшего ее несчастья.
Не оставляя пленницу, пигалики не забывали осматриваться и следить за дорогой, изредка обменивались между собой двумя-тремя непонятными полусловами. Через малую долю часа они привели ее к ручью, светлой песчаной речонке в зарослях тальника.
– Умыться.
– Да! – обрадовалась возможности замолчать Зимка. – Я хотела… надобно умыться и постираться.
– Мы отойдем. Но, если можно, скорее, здесь опасно.
Они разошлись шагов на двадцать по разным берегам ручья и затихли.
Вряд ли они будут стрелять, рассчитывала Зимка. А какие из них бегуны – посмотрим. Коротышки не представлялись ей стоящими соперниками, и она решилась.
Она разделась и наскоро выкупалась в ледяной воде, щедро плескаясь и взвизгивая. Потом взялась простирнуть белье. Вынужденные присматривать за пленницей хотя бы вполглаза, бедняги с шумом лезли в кусты, пытаясь скрыться от сияющего видения. Но Лжезолотинка достала их и там.
– Дайте мне нож! – сказала она, бесстыдно выпрямившись. Закинула руку за голову, тронув затылок. И, конечно же, нельзя было не расправить плечи, слегка изогнув стан.
Нагая, осыпанная сверкающей росой, стояла она в мелкой чистой воде, и вода стекала беглыми струйками по лицу, по впадине меж грудей, по внутренней поверхности бедер…
Ослепленный, жмурясь и спотыкаясь, бедный пигалик подавал кинжал, издалека еще обратив его рукоятью вперед, но забыв в ошеломлении спросить, зачем это смертоносное орудие пленнице. Кинжал шлепнулся в воду и упал на мелкое дно, возмутив песок. А пигалик не сказал ни слова, оттопыренные уши его горели пламенем. Что ж, то была расплата за унизительный допрос, которому самонадеянные коротышки подвергли слованскую государыню.
Лжезолотинка развесила отжатое белье на ветках и промыла туфли, прежде чем отламывать каблуки. Бежать она рассчитала в тот момент, когда сторожа ее будут держаться в приличном отдалении, но об обуви следовало позаботиться особо. На счастье, расшатанные беготней каблуки отделились без затруднений, хотя Лжезолотинка и порезалась, слегка вскрикнув. Сердце стучало в предчувствии испытания. В это время разволновались чего-то и пигалики.