Рождественское перемирие
Шрифт:
Сорен сорвал игрушку с ели и повесил ее на воротник рубашки Кингсли, прижав серебристый крючок к его коже.
– Сукин сын!
– сказал Кингли, вытащив игрушку, крошечную снежинку с мерзким крючком, из рубашки. Он прикоснулся к шее и заметил каплю крови на пальцах.
– Зачем ты это сделал?
– Потому что именно так я украшаю, - объяснил Сорен.
– Прекрати флиртовать, когда я стараюсь изо всех сил.
– Кингсли вернул украшение на ель, окровавленный крючок и все остальное.
– Я ошарашен. Видел тебя в твоем облачении. И сейчас, как предполагается, увижу, как ты трахаешься?
–
– Я не приходил. Я заглянул, вот и все. Ты был... другим. Будто совсем другой человек. Это странно.
– Странно? Это моя работа вот уже четырнадцать лет.
– В лесу ты трахал меня до потери сознания. Мне дозволено считать странным, когда ты, во всем белом, стоишь на кафедре и говоришь об Иисусе, и сияешь, как гребаный ангел.
Сорен опустил голову. Если бы Кингсли нужно было угадать, он бы сказал, что Сорен считал про себя, чтобы успокоиться. Вероятно, до ста.
Если быть точнее, до ста тысяч.
– Хорошо, - выдохнул Сорен.
– Ты выиграл. Да.
– Да. Да, что?
– спросил Кингсли.
– Да, я хочу тебя в постели с нами. Сейчас. Сегодня. И да, я хочу, чтобы все было так, как было прежде, хоть и знаю, что желание это несбыточное. На одну ночь, пожалуйста, в качестве подарка, давай притворимся, что этого года никогда не было. Так что вот она, праздничная обертка. Мы можем стоять здесь и продолжать ссориться или поднимемся наверх и притворимся на час или больше, что нет никакой войны. Выбор за тобой. Что бы ты не решил, пожалуйста, не вини меня, когда позже будешь сожалеть.
Кингсли встал перед Сореном и расстегнул пуговицу его черной клирикальной рубашки, а Сорен просто стоял и позволял это ему.
– Отец Стернс, это вы уговорили меня, - заметил Кингсли.
– Я не буду обвинять вас, когда буду сожалеть. Потому что не буду сожалеть.
Кингсли поцеловал Сорена в обнаженное горло и выемку под адамовым яблоком.
– В облачениях я тот же самый человек, что и без них, - произнес Сорен. – Независимо, хочу я того или нет.
Кингсли опять поцеловал горло Сорена.
– Думаешь, нам стоить подняться наверх?
– поинтересовался Кингсли.
– Наша дама, скорее всего, уснула в ожидании того, когда сможет поднять наши члены.
– Наша дама, скорее всего, на верхней ступеньке подслушивает нас, - ответил Сорен.
– Вовсе нет!
– прокричала Нора.
– У нее большие неприятности, - медленно сказал Сорен и улыбнулся. Температура крови Кингсли подскочила на пять градусов от одного вида его улыбки. В мире не было ничего более сексуального, чем улыбка доминанта, собирающегося уничтожить хорошее настроение сабмиссива.
Они поднялись наверх и направились прямиком в спальню, где обнаружили Нору, лежащую на спине на постели, закинув ноги на изголовье, обнаженной в одних красно-белых полосатых гетрах. Кингсли положил руку на плечо Сорена, и оба смотрели на Нору на постели.
– Как раз вовремя, джентльмены. Я собиралась начать без вас, - заявила Нора. Она была идеальна, вся сцена абсолютно parfait. Девушка выглядела утонченной в дерзких рождественских носках, лежа на спине, словно в приглашении. Сорен повесил на окно спальни праздничную гирлянду, и комната наполнялась мягким белым светом. Если бы Кингсли мог заморозить момент и запечатлеть его, тот бы висел на стене над его кроватью, чтобы он мог смотреть каждый раз, когда трахается.
– Если Миссис Клаус отдаленно похожа на нее, - обратился Кингсли к Сорену, - тогда становится понятно, почему столько песен о приходе Санты на Рождество.
Нора выбрала этот момент и раздвинула колени и приподняла бедра с томительным соблазнительным движением.
– Действительно самое чудесное время года, - заметил Сорен. Он повернул голову и посмотрел на Кингсли.
– Почему ты до сих пор тут? Не видишь, она продрогла?
– Я согрею ее для тебя, - пообещал Кингсли, хлопнув в ладоши и потерев их. Подходя к кровати, он обернулся, чтобы убедиться, что Сорен смотрит, как тот снимает свою рубашку. Он сбросил ее, забрался на кровать к Норе, схватил ее за бедра и притянул к себе.
– Здравствуйте, мистер Кинг, - поприветствовала она.
– Вам нравятся мои носочки?
– Они будут очень хорошо смотреться на моей спине, - ответил Кингсли, опустил голову, чтобы поцеловать ее мягкий гладкий живот. Руки Норы блуждали по его плечам. Он нашел ее рот и поцеловал.
Поцелуй был страстным и влажным, и распространился к его члену. Он раздвинул бедра Норы так широко, чтобы расположиться между ними. Он прижался к ней эрекцией, она пробормотала мягкое «пожалуйста» в его губы. Девушка опустила руку между их телами и ей удалось расстегнуть его ремень и брюки, не разрывая поцелуя, и затем его член оказался в ее мягких, гладких ласкающих руках. Она скользила по его длине, дразнила головку. Выделилась капля жидкости, и его Госпожа поймала ее пальцами и скользила по влажности... не разрывая поцелуя. Ничто не могло разорвать поцелуй кроме ее садизма. Она полностью обхватила его ладонью и потянула вверх, медленно и жестко. Он начал стонать, но Нора укусила его нижнюю губу. Удовольствие вкупе с болью было таким интенсивным, что Кингсли едва не кончил ей на живот.
– Черт...
– зарычал он, затем рассмеялся над собственной реакцией. Нора дьявольски улыбнулась.
Сорен стоял у кровати и смотрел на них, из-за чего все было гораздо лучше и хуже одновременно. Он небрежно прислонился к столбику кровати, но ничего небрежного не было в голодном взгляде его глаз.
– Она не очень хорошо себя вела, - заметил Сорен.
– Мы должны что-то сделать с этим.
Нора открыла рот для протеста, но Кинг накрыл его ладонью, чтобы заткнуть ее. Она зарычала в его ладонь. Он предупреждал, что сегодня хотел быть сверху. Если ей требовалось напоминание, то она его получит.
Сорен открыл большой чемодан, который хранил у изножья кровати, простой чемодан, в котором хранились все его игрушки для пыток. Он достал веревочные манжеты и ротанговую трость. Кингсли почти возразил против трости. Француз не был ангелом, но трость могла нанести ущерб всему миру, но когда Нора увидела ее, то улыбнулась. Ее язык проскользнул сквозь зубы, чтобы прикоснуться к его ладони. Он заткнул ее поцелуем. Но она переместилась с его губ к его уху.
– Все хорошо, - прошептала она.
– Рождество может быть черным и синим.