Рубеж-Владивосток
Шрифт:
— Спасибо, что поинтересовался, увёз дочку на поезде вчера. Отправил с Наташкой. Слава Богу, всё в порядке.
— Я рад. Разрешите идти, товарищ адмирал?
— А? — Отозвался Строганов, но отстранённо как–то, будто задумался. — Да, да.
Развернулся строевым приёмом, вышел. Как раз показался из кладовки секретарь с рулоном большим.
На душе вдруг полегчало. Теперь вы знаете, Анастасия Николаевна, что Сабуров спас вас. И вы, не желающая иметь ничего общего с моим родом, позволили этому случиться.
Это лучшая мне награда.
Саблю вернули с ошалелыми лицами.
— Честь имею, господа гусары, — салютовал и двинул посередине ковровой дорожи уже без сопровождающего.
Эти так ничего и не ответили. Похоже, в свою очередь подслушали нашу тяжёлую беседу.
На этаж спустился.
— На разговор, сопляк, — раздалось грозное с холла второго этажа.
А вот и Константин нарисовался. Впился в меня глазами чёрными, будто разорвать хочет. Каштановые волосы состриг в обычную мужскую причёску.
Повернулся к нему и вышел в холл.
— Я сопляком в десять лет перестал быть, товарищ подполковник. А вы? — Ответил ему смело, встав на дистанции в три шага. Пусть он и выглядит внушительнее меня, так просто не сдамся. А то и вырублю здоровяка, если об отце начнёт плохо говорить. Потому что достали.
— Сколько уже гвардейцев одержимо мыслью убить тебя? — Спрашивает, кривясь. — Знаешь, я присоединяюсь к их числу.
— Я отвечу каждому, и вам, сударь, — заявляю без тени страха.
— Никаких дуэлей юноша, я не позволю тебе сгубить больше ни одного мехавода.
С этими словами он достаёт из кобуры револьвер и поднимает его на уровень моей головы, целясь в лоб.
И здесь я почему–то спокоен. Но закрываю глаза и понимаю, что нет… ибо вспоминаю блестящие от слёз, аквамариновые глаза Агни. С тем чувством, когда она осознаёт, что потеряла всё.
Мне достаточно было эпизода, чтобы понять, как этот офицер заботился о ней.
Понять, как любит её, ибо это так просто, любить такую. На его месте я бы поступил также.
— Прежде чем спустите курок, — начал я, не открывая глаз. — Дайте возможность написать завещание. Я хочу отдать все земли Сабуровых Агнессе. У меня нет никакой родни, любые претензии со стороны прочих исключены.
Усмехнулся подполковник вдруг.
— В скором времени твоя земля никому не будет нужна и даром, — прокомментировал с иронией.
— Если речь о том, что враг захватит её, тогда позвольте мне встать за неё насмерть.
— Чёрная бестия стоила сотни таких, как ты. И тебе её не заменить, — продолжает мучить меня Константин. — Как и тому желторотому, какой сядет её в мехар.
— Где Агни? — Спросил, открыв глаза. И увидев на этот раз боль во взгляде подполковника.
— Уехала вчерашним поездом до столицы, — ответил и дальше заговорил с остервенением: — где её будут судить. И она признает свою вину, не сказав о тебе ни слова.
— Тогда я отправлюсь следом и расскажу всё. Пусть судят меня.
— И что ты расскажешь? Только значительно усугубишь её положение и запятнаешь имя принцессы. Утешает лишь то, что за её заслуги император смилуется, и не приговорит к расстрелу. Быть может, Мастер замолвит словечко.
— Я пойду к Мастеру, — заявляю.
— Что ты за дурак, — говорит вымученно.
— Стреляйте, — рычу.
— Любишь её? — Спрашивает вдруг, и сердце воет от тоски так, чёрт побери, невыносимо.
— Да.
— Тогда верни ей то, что отнял, — отвечает, опуская револьвер.
— Как?
— Не знаю, найди способ.
— Я найду способ, обещаю.
Гвардеец вздыхает тяжело, уводя свой уничтожающий взгляд. И говорит, будто сдаваясь:
— Не обещай непостижимого, юноша. Да и что ты можешь сделать? Молодой, горячий, неопытный, князь с разорённым поместьем, у которого лишь сабля наградная. Ах да, и пурпурная лента. Кстати, где она?
— Я отказался. Анастасия Николаевна побрезговала вручать лично.
— Смело, дерзко. Достойно. Похоже на Агни, — усмехнулся горько Константин.
Отвернулся теперь я, проморгать накатившую слезу.
— Ничего ты не сделаешь, прими это, как данность, — заключает он. — Это я виноват, мне не следовало давать ей дурные советы. Что ж, прошлого не воротишь. Больше не держу, товарищ поручик.
Кивнул ему удручённо. Развернулся и пошёл.
— Чтобы не надумал об Агни дурного, знай, — заговорил подполковник в след, будто спохватился. — Она ни слова не проронила о том, что ты сидел в её мехе. У неё принципы прочнее наших. Она просто закрылась ото всех окончательно. Я догадался обо всём сам, когда нашёл в кабине золотую нить от гусарского кителя, лепестки полевых цветов и… это. Кажется, оно твоё.
Обернулся, будучи уже на три ступеньки ниже.
А он медальон мне подаёт, который я ей дарил.
Принимаю дрожащей рукой, и теперь совсем горько. Приоткрытый он, и, похоже, там уже есть фотокарточка.
Открываю. И дыхание перехватывает. Потому что вижу там себя. И помню, когда был сделан снимок. Прямо перед получением знамени, когда к нам газетчики пристали.
Слёзы градом полились. Не удержать их. Сжал медальон и помчал вниз, не разбирая ступеней. Чудом не покатился. Отдышался перед постом. И уже спокойнее пошёл по холлу с плывущими стенами и люстрой, будто в линзу боевую смотрю.
20 километров от Владивостока. Бухта Якорная.
30 июня 1905 года по старому календарю. Пятница.
Блиндаж командира второго эскадрона Шестого хабаровского полка.
19:23 по местному времени.
— Какая увольнительная, Сабуров? Рехнулся!? — Взрывается Грибоедов.
— Мне в Иркутск надо ближайшим поездом, товарищ ротмистр, — стою на своём, но слов нормально связать не могу. — Невеста моя, Агнесса. Её судить будут. Но она не виновата. Опустите.