Русология
Шрифт:
– Стоп!
– прервал я, почувствовав, что мои где-то близко, может, в подъезде.
'Суперский Маркин твой! А рояль? А фарфор? Пентхаус? Мне бы так! Fricking awesome!!'
Я гнул: - Бр'aтина...
'Dear, помню. Есть магазинчик, если вещь стояща... Твоя фирма, как, на плаву, isn't? Выручи!
– он взмолился.
– Деньги мне б на твой счёт, прошу! Пять кусков дам!
– он начал хныкать.
– Попридержи часок мои денежки, а потом перешлёшь на другой счеток. Мне бы бланки платёжек, да и печать твою... Сильно выручишь. Пять кусков хоть немного, но ведь тебе лишь печать махнуть'.
– Феликс, бр'aтина...
'Yes!
– твердил он.
– Свидимся на Цветном, на Трубной; там, ближе к барчику, где мы пили; ты, dear, помнишь... Но не забудь, сэр, всё для платёжек. Можно рассчитывать? Через час давай?'
Мы закончили. Но, едва я шагнул, - звонок. Вновь Шмыгов? Я схватил трубку... зря это сделал, ибо звонки шли как у межгорода. Из Кадольска? Мне Кадольск незачем. Я стал зомби, запрограммированный свершить. Лишь Шмыгов с рыночным навыком, завсегдатай торгов антиком, был частью
'Беспокоилась, потому и звоню. В порядке вы? Привозите нам пряности... И ещё... со мной... Была счастлива... нет, устойчива... А теперь...'
– Стали ведать добро, так?
– я торопился.
– Стали как боги, пообещал змий, нас совращая? Некогда. После. Не обижайтесь!
– Я, бросив трубку, взяв сумку с бр'aтиной, выскочил, но, услышав шум лифта (верно, мои), сбежал вниз ломаной лестницей.
Я успел и остался в стремнине; временно спасся. Сердце так ныло, что впору кинуться вновь вверх. Грезилось, что сейчас, если я не вернусь к ним, лопнет ещё одна нить любви. Я чувствовал, что беречь её, пусть меж нами троими, - самое важное, а не сикль искать, не испытывать Бога. Только любить, без умственных pro et contra . Только любить, не думая и вне формулы: мол, любовь это то либо это... Может, вернуться? Кончится есть и пить - буду смирен и кроток, как бы юрод, в лад Давшему 'в поте' пищу и после Рекшему: 'не заботьтесь, что есть и пить вам'; 'будьте как дети'; надо 'любить друг друга'. Я стану 'лилией кольми паче', дабы увидеть, чт'o в результате этих слов Божьих, - и происходит ли что вообще от сей Божьей 'любви' в словах.
Но - кто выбрал её до меня, 'любовь', 'возлюбите друг друга'?! Фиг! Рубль выбрали, силу выбрали, а любовью торгуют. Как ведь там по разумнейшей логике: коль Любовь это Бог, Тот - Слово, а Слово - Норма; Та же суть деньги как регулятор, значит Любовь есть Деньги?!.. Раз так по Богу - то против БОЛЬШЕГО... Значит, в БОЛЬШЕЕ надо? в ЧТО-БОЛЬШЕ-Бога?.. К чёрту всё!! К чёрту гнусность слов, что нас путают и шагнуть не дают свободно!
Бр'aтина в сумке - то есть маммона влёк меня со ступени на новую, до подъездных дверей внизу, защищавших отверженных от отверженных сталью. Скоро миллениум - а итог каков, с хамством, с муками, кровью, войнами... и стальными дверями против насилия на одной восьмой суши? Я, отпрыск гнавших мерзость маммоны homo soveticus, думавших, что с ним кончено, вдруг тащусь с ним, чтоб инкарнировать и привить себе ради прибыли (для 'любви'-с и во имя 'любви'-с, ха-ха!)... Я свернул прочь от 'нивы': нет-нет, не сяду: пробки собьют ритм. Я напряжён был, и даже рак мой сник. Я весь трясся. Пёс вдруг куснул меня, подбежал и куснул, скот! Чует звериным: я стал иное... На светофоре я задержался: а как наедут? вникнут, что в сумке, да и наедут... После я тёк к метро, как недавно тёк к дому. И... вдруг свернул в храм Зн'aменья, что давным-давно рос над избами, а теперь - гном в высотках. Я мнил свести их, Бога с маммоною. Я зашёл в позолоту с яркими люстрами и ждал казни. Но не дождался: сумка молчала, сходно и Крест молчал. Кто-то ляпнул бы, что тут выбор, вкупе с подобными 'кольми паче': Бог не неволит, а, дескать, любит... Их бы сынов в Чечню - и пусть треплют о 'выборе' и о Боге! Знаю я верящих задним боком, да и то задним. Тронь интерес их, вмиг завоняют: Бог, мол, как хочет, а уж моё есть моё, пардон! То есть я должен был отдавать всегда, а они поучать меня строгим голосом?.. Я стоял и молился взять меня на поруки. Я ждал предвидя, что и на это ханжески скажут: Дух Божий веет, где возжелает, жди со смирением, хоть до смерти. Я стал креститься с грузом маммоны в левой руке. Но тщетно... Служба Великого Четверга... Бог мёртв пока... Православные смотрят в рот Христу, чтоб побыть с Ним на Пасху. Весь же год иудействуют: судят, грабят, лакействуют и блудят... Бог мёртв пока... Может, Бога и не было? Может, весь Бог - в словах? в оформленных в слоги звуках? Может, придуман?.. Я постиг, что уместна, даже под стать здесь бр'aтина в храме, кой весь из золота: ризы, чаши, оклады, свечники в золоте. Святотатственно, мнил, маммону внёс, о каком Бог фонтанил: 'Я иль маммона', - а сей маммона здесь, подле Бога. Что ж, Бог болтун?.. А, впрочем, Он наделял Авраама сиклями и скотом со рабами, вот что я вспомнил. Самый фальшивый пакостный синтез - золото в храмах и на паломниках из годичного иудейства в это пасхальное христианствие, что пришли сюда с кошельками и праздно крестят лбы. То есть золото пришло к золоту? Како дерево - таков плод? Так! Истинно veritas! Ну, а Бог где? Кто врал про бренность дольних сокровищ? Пусть правит Троица вник я, - но есть и БОЛЬШЕЕ лживой Тройственной Власти. Есть некий высший БОГ!..
Я шёл быстро и нервно. Бр'aтина в сумке (он же маммона) била мне в ногу. Ветер дул ровно и холодил... В метро, сев, сумку взял на колени, после прикрыл рукой: а как приступ или вдруг жулик?..
Ишь, испугался, что сгинет бр'aтина? А отец мой? а прадеды? Род наш пал при Петре; скудели и, верно, взбадривалось продать её. Но, однако, хранили, помня: сам царь почтил. После было нам гордостью и реликвией, украшением геральдических споров. После снесли её в склад енд'oв, чар, ковшей, поставцов, древних вёдер, изгнанных новомодами. Наконец, она мучила отставных Квашниных славой предков, ставши товар почти, чтоб, продав, обеспечить житьё-бытьё. После сельский кулак сберегал её. Муравей порой гибнет, чтоб сохранить свой дом. Мой отец не марксизмом сломлен, а долгом стража этой вот бр'aтины, - в существе своём не мертвящей ли догмы, что он пронёс в себе сквозь жуть Сталина, бесноватость Хрущёва, муторность Брежнева и гниение А-Ч-Г до нынешних?!
До меня.
Кто и сдаст с потрохами весь род свой
Гой, Квашнин! Обернулся, сдав сына с родиной! Но меня ль винить? Кто-то роты сынов мертвил, миллиардами русскость сбагривал; нынче ж ходит по лондонам, покупая спортклубы. Я лишь козявочка, частность, я лишь офенюшка с лоскутком на торг! Вся вина моя - в бр'aтине, коя вдруг у меня и чего-то там ст'oит. Я её просто сдам, без речей про 'святыни' и про 'Россию' правящих циников со счетами в Швейцарии! Я, позвольте, бочком-с, бочком-с, между вас с вашей русскостью - к иноземцам, только б из стадности обожающих плеть да клоунов!
Я фиглярничал, хохотал внутри. Кто узнай, чт'o везу, - прежде мысль: вишь ты, деньги?! Далее: много: Третья мысль: вот бы мне! Мысль четвёртая - зависть, прущая в коллективный погром: гад, продал святое!.. Я продал?! Смилуйтесь! Да мне фарт пошёл! И к тому ж я не ваш уже; я не русский впредь, чтобы хаяли. Я уже вам не равен и, час спустя, буду ферзь вверху; вам сказать будет нечего, кроме: он это он, а мы вонь в гавне. Я и имя сменю: Шустерм'aн? Квашнинштейн?.. Предпочтительней Квашнинштейн П. М. Чтоб глаза колоть! чтоб назвать своим именем, кто мы, без мимикрии картошечных, дескать, русских носов с нашим гордым фамильным 'ов'-каньем: пошляков-жлобов-дуриков-вертухаев-завидовов... Иудеи мы с христолюбием раз в году!.. коих мы превзошли вполне, ибо чаем жить дважды, здесь и на небе; те жиды явные, а мы тайные, ведь нам надобно под себя грести, чтоб казалось евангельски, чтоб мы даже услугу оказывали всем, хапая! Потому у нас пост двести дней в году - при всём том мы дебелые. Потому велеречие о 'не хлебе едином' и поиск зла вокруг с нацъидеей как млением по чинам и по благам... Нет? Нацъидея не столь пряма? Надо с вывертом да пусканьем соплей? с раскаяньем, что забыл, как оскоробогатился, и с намёками: мол, терпи, народ, для тебя коплю и поздней, в мглистом будущем, всё отдам на народное счастье?.. Ну вас, сограждане, столь говнистые, что я, росший в вас и набравшийся ханжества, впал в коллапсы и стал как выродок, комплексующий в каждом шаге, мучимый то стяжанием, то пасхальным укором. Я - вечный жид с сих пор, говорящий открыто: чаю богатствия! чаю 'моли и ржи' земных! чаю сикль Авраама, скот и невольников!
Сикль, рабы, власть и деньги! Вот что мне нужно!
Так я плясал умом, что зевнул свою станцию... И вдруг понял, что - неспроста сие, что, как та церковь Зн'aменья, это знак.
В переулке - НИИ, где, давно, я работал. Дверь - министерская, с потускневшею бронзой, с пыльными стёклами. В вестибюле у лестницы не вахтёр пенсионного возраста, а охранники. Вместо секторов и отделов - фирмы, компании. Я вошёл в лифт с гламурными 'креативными мэнами', непохожими на раззяв наук и считавшими индексы: S&P, Dow Jones, Nasdaq, etc. От меня потеснились: пах ли я мерзостно либо, бледный, костистый, перепугал их? Я не выдерживал, кстати, сам своих глаз с их блеском в лифтовом зеркале. Так что после в дирекцию я шёл тихо, чтобы явиться прежним Павлом Михайловичем... Приёмная: вместо штор - жалюзи, вместо сов. канцелярщины - органайзеры. Стуком в 'enter' торопит комп модница, секретарша-ресепшн, как их зовут сейчас. Дверь открыта, я слышал голос и заявил ей, что - 'к самому' пришёл.
– Кто вы?
– Я здесь работал встарь.
Да, когда тебя не было, а где ты - была дама, шлёпавшая на 'Эрике'. А директор тогда был хрущёвец, вбивший марксизм в фонетику.
Голос вёл за дверями по телефону: - ...как же?.. Нормально! Съезди-ка... Я? Обрыдло... я лучше дома... В Греции, где всё-всё, я бывал уже... Крым... Ты что, патриот?.. Нет! Собственность - наша родина; счёт в Швейцарии - нам земляк... Наметилось, от чего я до пят стал русский!.. Гениев за границей ждут; нас не ждут, мы нужны лишь кормилице, нашей русской земле! Ведь кормит?.. Я здесь имеюсь не риторически, если хочешь знать, и на старости, через -дцать лет, съеду в град Бостон или в град Лондонский! В общем, есть заказ... от кого ж ещё? Экспертиза, лингвистика... За границей... Нет, не в Удоев, нет! Пусть он, отпрыск твой, - в настоящие люди... Да, самого будет видеть: дело серьёзное, федеральное; орден может словить... Технарь он? Что, русский вякает? Я двух умных приставлю, пару лингвистов: с дюжину при НИИ держу для текучки, все разбежались... Я?.. Дочь - растёт... в Сорбонну. Я ей: нет, Лилечка, ведь огромные деньги, я лишь членкоррю! Только не верит. Что ей в шестнадцать?