Рыцарь короля
Шрифт:
Их взгляды встретились.
– Нет, клянусь Богом!
– А если вы считаете, что меня волнует то, о чем говорил господин де Варти, вы очень ошибаетесь.
– Она замолчала на минуту, губы её плотно сжались.
– Волноваться? Единственное, что меня всегда будет волновать при воспоминании об этих днях, - что однажды я была свободна. Десять дней - из целой жизни по правилам. Наша дружба. Я буду помнить её всю жизнь. Нет, надеюсь, что мне никогда этого не искупить.
– Вы это серьезно говорите?
– Как никогда... А кроме того, - она воздела руку в шутливом отчаянии, - есть ли при дворе хоть одна женщина, высокого или низкого положения, которая не является мишенью для сплетен? Мне это безразлично: мы с вами знаем правду и можем позволить себе посмеяться...
– А что скажет ваш брат?
Анна не раз с благоговейным страхом говорила о сэре Джоне Русселе, своем единокровном брате, который заменил ей отца и, по-видимому, имел над нею полную власть. По этим разговорам Блез понял, что он - человек суровый и что она его боится.
– Думаю, он поймет...
– Но голос её прозвучал не вполне уверенно. Он-то знает, почему мне было необходимо так спешить в Женеву. Он не из тех, кто поставит даже целомудрие выше, чем соображения...
– она спохватилась, чем некоторые другие вещи.
Не имела ли она в виду "соображения государственные"? Сейчас она ближе всего подошла к упоминанию о действительной цели своей поездки в Женеву.
Но Анна уже быстро переменила тему:
– Нет, мсье де Лальер, что касается меня, то я считаю: это наше путешествие стоит любой цены, которую придется за него заплатить, - кроме неприятностей для вас. Вот это меня беспокоит больше всего. Если король...
Она не высказала своих опасений вслух.
Блез пожал плечами:
– Надеюсь, её высочество вытащит меня...
В этот миг его совершенно не волновала эта сторона будущего. Душа Блеза была слишком полна впечатлениями недавних дней, он ещё помнил пыль дорог и яркий солнечный свет, мелькание гор, лесов и полей, бесчисленные постоялые дворы и гостиничные камины, - все, что было связано с Анной и служило фоном их путешествия. Запахи седельной кожи и лошадиного пота, августовские ветры и дожди - все это будет всегда напоминать ему о ней...
– Хотел бы я иметь такой талант, - продолжал он, - чтобы рассказать, что эта поездка значила для меня...
Ему хотелось бы сказать - если бы он сумел выразить свои чувства словами, - что, по сравнению со скукой и однообразием жизни в гарнизонах и на войне, почти исключительно в мужском окружении, - жизни, полной грубых людей и грубых эмоций, общение с ней внутренне обогатило его. Как Дени де Сюрси открыл перед ним перспективы более широкие и заманчивые, чем армейская карьера, так дни, проведенные с Анной Руссель, помогли ему узнать иной уровень чувств - возвышенных и тонких.
Но говорить об этом вслух, даже если бы он обладал таким даром, казалось неуместным. Многое из того, было в мыслях, куда легче выразили его глаза и интонация.
– Но вы говорите об этом, - прибавил он, - как о чем-то прошедшем, что осталось только вспоминать. Разве это все?
Она перебила его:
– Мсье, вы можете оказать мне ещё одну милость? До Женевы только одна лига или около того. Давайте на это короткое время удовлетворимся тем, что оглянемся на прошлое. Разве вы не понимаете, что я хочу сказать?.. И ничего не будем прибавлять.
– Как хотите, - произнес он.
– Но не думайте...
– Пожалуйста, - улыбнулась она, - ну, пожалуйста!
Он прикусил губу и улыбнулся в ответ:
– Обещайте по крайней мере, что я смогу навещать вас в Женеве, пока не уеду. Вы не откажете мне в этом?
Если она и помедлила с ответом (или ему просто показалось?), то лишь на мгновение:
– Конечно, не откажу. Я буду рада видеть вас... очень, очень рада.
Некоторое время они ехали молча.
Когда она заговорила снова, Блез понял, что её слова относятся к тому, о чем она не хотела говорить прямо, хотя, казалось, не имели явной связи с только что оставленной темой.
– Я вам когда-нибудь показывала вот это?
Она достала из выреза лифа золотую медаль, которая висела у неё на шее. Блез и раньше замечал тонкую цепочку, но думал, что она носит какой-то амулет или памятный подарок, может быть, от де Норвиля, - и потому не решался спросить.
Однако он увидел нечто совсем иное: рельефно изображенную пятилепестковую розу Тюдоров, знакомую ему по английским гербам, которых он насмотрелся три года назад на Поле Золотой Парчи. Анна сняла медаль с цепочки и подала ему - рассмотреть поближе.
– Английская эмблема, - заметил он, любуясь превосходной ювелирной работой и ощущая полновесную тяжесть драгоценного металла.
– Мы по дороге на всем экономили, а вы, оказывается, носили при себе целое состояние!
Она рассмеялась:
– Да, состояние, но неужели вы думаете, что я бы с ним рассталась из-за нескольких дней голодовки? Этот знак вручил мне наш возлюбленный государь, сам король Генрих Восьмой, перед моим отъездом во Францию. Такие эмблемы есть у немногих - только у тех, кто предан его величеству и кому он полностью доверяет.
– Большая честь, - пробормотал Блез.
– Более того, мсье. Это обет. Обязательство. Я не принадлежу себе. Разве вы не в том же положении?
Блез припомнил решение, которое принял в Лальере.
– Пожалуй, что так... если вы имеете в виду королевскую службу.
Она кивнула и забрала у него медаль.
– Служба трону была традицией нашей семьи. Я воспитана в этой традиции, как в вере. Я и сказать вам не могу, как часто этот кусочек золота служил утешением мне при французском дворе!..