Рыцари былого и грядущего. Том II

Катканов Сергей Юрьевич

Саладин прекрасно знал, в том числе и от Ахмада, что Синан — никакой не мусульманин и даже более того — позор ислама. Для защитника ислама, если бы султан был таковым, казалось весьма логичным уничтожить богохульника, который считал себя выше пророка Мухаммада. Но Саладину было наплевать на ислам, он играл роль. И это была роль борца с крестоносцами. Всё, что не вписывалось в эту роль, всё, что не работало на развитие образа истребителя франков, по большому счёту, не интересовало султана.

Ахмад не раз спрашивал себя, действительно ли Саладин так ненавидит франков, крестоносцев, христиан, как любит об этом говорить? И Ахмад, наконец, понял — султан совершенно равнодушен к христианам, не испытывая к ним ни любви ни ненависти — вообще никаких сильных

чувств. Джихад был ролью Саладина, но не был его душой.

Именно поэтому, а вовсе не из-за присущего ему благородства и великодушия султан с такой лёгкостью миловал и даже награждал христиан. Ахмад был поражён, когда Саладин подарил князю Антиохии Боэмунду несколько деревень в награду за его почтительность. Не правда ли, забавно — предводитель джихада, поклявшийся освободить земли Сирии от христиан, дарит сирийским христианам новые земли. Но перед рыцарями Саладин любил поиграть в рыцаря — тут он работал на западную составляющую своей легенды.

А можно бы вспомнить о том, что творил с христианами Юсуф ибн Айюб, когда захватил Египет. Он тут же возобновил все древние указы против христиан — приказал им носить особую одежду и пояс, запретил им ездить на лошадях и даже на мулах — только на ослах. Христиане не допускались ни к какой общественной должности, не могли громко молиться в церквях и употреблять колокола, не могли совершать крестные ходы. Стены церквей были обляпаны грязью, кресты сбивались с куполов.

Ахмад не то чтобы считал всё это совершенно неправильным. Тут можно бы и поспорить, но активная антихристианская позиция безусловно имеет право на существование в исламе. Ахмаду, однако, было смешно, когда сейчас, после взятия Иерусалима, он слышал, как франки начинают говорить, что Саладин всегда милостив к христианам после победы над ними. Ведь в Египте-то он глумился над христианами и втаптывал их в грязь уже после победы, когда они не представляли для ислама никакой опасности. И ладно бы ещё он, действительно, был приверженцем древних антихристианских законов, так нет ведь — сыграл роль и ему тут же стало наплевать — он с лёгкостью брал христиан к себе на службу, похоже, просто не интересуясь вероисповеданием новых подданных.

Сейчас, взяв Иерусалим, он благородно и великодушно дарует христианам свободу направо и налево — красуется перед Западом. А за несколько месяцев до этого, после Хаттина, он рубил головы сотням пленных христиан и с удовольствием наблюдал, как истязают связанных рыцарей. Тогда он красовался перед Востоком.

Ахмад спрашивал себя, есть ли в душе Саладина хоть одно настоящее сильное чувство — не на публику, не ради создания образа, а настоящее? Ахмад вскоре понял, что есть. Это ненависть к тамплиерам. Не к христианам вообще, а именно к тамплиерам. Рыцарей Храма он ненавидел всеми силами души, без показухи. Тамплиерам он рубил головы с искренним остервенением, даже не думая о том, что это несколько искажает благородный образ великодушного «рыцаря Востока». Тамплиерам, попавшим в лапы султана, пощады не было никогда и ни при каких обстоятельствах.

Почему? Ахмад долго не мог этого понять и, наконец, понял. Саладин не мог примириться с тамплиерами, не мог найти с ними общий язык именно по той самой причине, по которой он столь быстро примирился с Синаном и даже проникся симпатией к нему. И Саладин, и Синан, оба весьма любившие поразглагольствовать о религии, на самом деле были весьма равнодушны к вере, легко превращая религиозные убеждения в разменную монету политических игр, а чаще всего — в орудие личной славы, когда трудились над созданием образа борца за веру. Тамплиеры были тому прямой противоположностью. Не претендуя на личную славу, они безвестными умирали во славу своего Бога. Саладин и Синан никогда не пошли бы на смерть за веру. Нур ад-Дин искренне хотел умереть во славу Аллаха, тамплиеры столь же искренне умирали за Христа, всю свою жизнь, безо всякого желания покрасоваться, посвящая своим религиозным убеждениям. Этого Саладин простить тамаплиерам не мог, он знал, что они никогда и ни о чём не договорятся, при этом Саладин легко договаривался с такими христианами, как тот же антиохийский князь Боэмунд или иерусалимский король Лузиньян. Конечно же, и Синан, и Боэмунд, и Саладин, и Лузиньян были людьми искренне верующими, но не ради веры они жили.

Ахмад же, как и тамплиеры, полагал религию единственным смыслом жизни. Однажды Ахмад присутствовал при казни трёх пленных рыцарей-храмовников. Тогда он увидел рай. Тот самый «рай уже на земле». В глазах храмовников, когда они подняли их, помолившись перед смертью, стояло Небо — Царство Небесное, как называют рай христиане. Это было настоящее чудо. Говори после этого, что рай на земле невозможен, потому что наша жизнь несовершенна и греховна. Что же видели тамплиеры перед смертью, если в их глазах отражался рай? Смертники не обращали внимания на страшные приготовления к казни, они, казалось, не слышали грубых оскорбительных окриков палачей. Их лица были просветлёнными, радостными, спокойными. Рыцари, потерпевшие поражение, выглядели победителями рядом с суетливыми палачами, которые торопились прикончить их, только бы не видеть этих глаз. Тогда Ахмад понял, что рай должен начинаться здесь, на земле, а иначе и на Небе его не будет.

Суннизм сначала радовал Ахмада своей простотой и ясностью, а потом перестал удовлетворять — не было в нём глубины. И всё-таки Ахмад твёрдо держался суннизма. Он боялся сойти с этого незыблемого берега, зная, что самостоятельные поиски волнующих глубин погубят его, а не спасут. Он очень хотел дружить с тамплиерами, как и его покойный покровитель ибн Мункыз, но эмир был мудрым политиком, а Ахмад — всего лишь бродягой-богоискателем — так он себя понимал. Ему казалось, что дружба с тамплиерами весьма для него опасна. Может быть, и спасительна, но страх опять, как в молодости, заблудиться в тёмных религиозных лабиринтах перевешивал. Он не искал встречи с тамплиерами.

Впрочем, однажды Ахмад сделал робкий шаг в этом направлении. Ко двору султана прибыл посол тамплиеров. Не задержался — передав письмо и обменявшись несколькими фразами с султаном, сразу же отправился обратно. Не то было время для тамплиеров, чтобы пить щербет с эмирами. Когда храмовник уже готов был сесть на коня, Ахмад, преодолевая робость, решился:

— Господин.

— Да, — тамплиер спокойно, без высокомерия, достаточно дружелюбно, но всё же не улыбаясь посмотрел на Ахмада.

— Не знаете ли вы тамплиера, которого зовут брат Жан?

У нас в Ордене каждый третий — «брат Жан».

— Нет, такой у вас только один. Он занимается… особыми делами.

— А… это, должно быть, наш сенешаль. Он убит два года назад ассассинским кинжалом. Добрый был рыцарь.

— Но ведь ассассины не убивают тамплиеров.

— Как видишь, для сенешаля они сделали исключение. А ты был знаком с ним?

— Так, один раз видел. Хотел поговорить.

Тамплиер был удивлён расстроенным и, пожалуй, даже убитым видом этого странного мусульманина. Рыцарь хорошо знал сенешаля, и в глазах советника султана он увидел нечто напомнившее ему брата Жана. Что надо этому человеку? На всякий случай тамплиер спросил:

— Я могу чем-нибудь помочь?

— Нет, благородный рыцарь, вы ничем не можете мне помочь.

* * *

Сбылась мечта Усамы ибн Мункыза — в освобождённом Иерусалиме на Храмовой горе вновь совершается намаз. Протяжные крики муэдзина вновь призывают правоверных в мечеть Аль-Акса, уже очищенную розовой водой от христианской скверны. От тамплиерской скверны. На Харам эш-Шериф больше не мелькают белые плащи. Отныне хозяева здесь — мусульмане. Отныне и вовеки.

Ахмад, покинувший Аль-Аксу после намаза, подумал о том, как счастлив был бы Усама, увидев это торжество ислама. Да, ибн Мункыз очень хотел увидеть освобождённую мечеть Аль-Акса, но, может быть сейчас в душе Усамы творилось бы нечто подобное тому, что творилось в душе Ахмада — какая-то смутная тревога, неудовлетворённость, ощущение того, что всё идёт не так.