Ржавые листья

Некрас Виктор

Жар полз по склону градского вала. Чёрный балахон прятал его в тени тына, но и двигался он всё одно медленно, по вершку в полчаса. Дело было привычное, проделанное за последние два года уже не раз — всего-то незаметно выбраться из града. Он, не в пример тому злосчастному Чапуричу, лез через тын не возле реки, а вовсе с другой стороны, причём на самом видном месте. Многолетний опыт говорил ему, что так делать лучше всего. Ныне варта была гуще и строже, нежели всегда, но от того только веселее.

Над градским тыном в свете луны чётко выделялись

человеческие фигуры — кмети Волчьего Хвоста и вартовые. На небе не было ни облачка, полная луна светила ярко, светло было почти как днём. Жар затаился выжидая. Сей час…

Около полуденной вежи раздались пьяные голоса, крики — кто-то дрался, кто-то кому-то бил морду, кто-то орал так, что слышно было не только в кроме, а и за рекой, пожалуй.

Вот оно!

И вои, и кметь, как водится, вытаращились в сторону драки, похоже, даже об заклад бились, или что-то вроде того. Жару было не до них. Он выскочил из тени, швырнул аркан, дёрнул. Петля захлестнула островерхую палю. Несколько движений — и он на вершине тына. Сдёрнул петлю, прыгнул через тын, повис на руках. Отпустился, упал вниз и вновь замер. Теперь вновь ждать — Военежичи наверняка уже отвернулись от драки и теперь зрят во все глаза. Но и ждать ему недолго — скоро внимание ослабнет, и тогда Жар проползёт у них под носом к ближнему овражку, коим и до леса недалеко. А там, за лесом, в веси, у доверенных людей, содержался его боевой конь, за ним ухаживали, и взять его он мог в любое время.

Воевода Свенельд ждёт известий, и они обязаны быть ему доставлены вовремя.

Волчий Хвост, подняв брови, несколько мгновений разглядывал воев, что переминались с ноги на ногу, потом перевёл взгляд на Самовита. Старшой ничуть не изменился в лице, сохранив всё то же каменно-бесстрастное выражение. Наконец, Военег Горяич мотнул головой, и вои обрадовано рванули за дверь — не стал гридень гневаться.

— Ушёл? — негромко спросил воевода Самовита, в кой раз уже дивясь его невозмутимости.

— Ушёл, — разлепил губы варяг. — Это Жар был, слово даю, господине.

Воевода устало усмехнулся и прикрыл глаза.

Наживка заброшена.

3

Гюрята Рогович устало опустил меч:

— Будет с тебя на сегодня, — сказал он запаренному вою. Тот стоял, опустив топор, и виновато оглядывался посторонь. — Поболе на досуге в руки оружие бери, а помене — кувшин с пивом.

Он не договорил — сзади вдруг донеслись взволнованные голоса. Гридень обернулся. От крайних шатров бежали двое: один — вой из его сотни, а вот второй… второго он не знал. Вестоноша?

Новогородец коротким взмахом загнал меч в ножны за спиной, зачем-то глянул на солнце, что уже клонилось к закату, окрашивая в тёмно-розовый цвет верхушки сосен и крыши вышгородских веж на недалёком днепровском берегу.

Незнакомый вой на вопросительный взгляд Гюряты шевельнул рукой, и в глаза гридню бросился странно знакомый перстень у него на пальце. Рогович глянул по сторонам, кивнул двоим самым ближним кметям,

что были тут же, средь досужих воев-зевак:

— Кудрой, Бонята, — к моему шатру! Никого не подпускать ближе десяти шагов!

Уже внутри шатра, в тёплом полумраке, гридень нетерпеливо бросил вестоноше:

— Ну?!

Вой уронил ему в ладонь перстень. Поднеся руку к глазам, Гюрята разглядел причудливую серебряную скань и зелёный камешек-смарагд — огранённый под волчью голову с оскаленными клыками и поджатыми ушами. Перстень Волчьего Хвоста.

— Добро, — обронил гридень. — Грамоту привёз или как?

— Грамоту, — вой поискал взглядом куда бы сесть. Гюрята подвинул ему седло, что лежало прямо на войлочном полу шатра. Вестоноша уселся, стащил сапог, обнажил нож, нацелился и одним быстрым движением распорол шов. Запустил пальцы внутрь, покопался и вытащил тонкий, выскобленный до белизны, лоскут харатьи.

— А ну как схватили бы тебя, да кто дотошный сапоги прощупал, а одно голенище толще? — насмешливо спросил Гюрята, разглядывая лоскут. — И не такие, как ты, сыпались на таком.

— А оно не толще, — хохотнул вестоноша, доставая моток дратвы и тонкое шило. — В другом холстина зашита, чтоб одинаковые были.

Гюрята покачал головой и впился взглядом в старательно выведенные на харатье резы. Прочёл. Помотал головой, прочёл вдругорядь, не веря своим глазам, выронил харатью под ноги.

— Что в грамоте — ведаешь?

— Не-а, — зевнул вестоноша, споро зашивая сапог. — Моё дело — до места тебя проводить.

— А почто там написано, что никто не должен знать, зачем и куда мы идём? Воевода мнит, что в моей сотне есть Свенельдовы слухачи?

— Как знать, гриде, — пожал плечами вестоноша, продевая дратву в последнюю дырку и затягивая узелок. — Это ж всё княжьи люди, а не твоя дружина. Твоих-то тут десятка два, не более. А в сотне могут и Свенельдовы люди быть, и Варяжковы. У шатра-то ты ведь своих вернейших поставил. Что, не так?

Гюрята в ответ смолчал.

До тайного стана Свенельда Жар добрался только под утро. Ещё в полуверсте от крепости его окликнул чей-то голос. Сперва Жар было пополохнулся, да голос показался знакомым:

— Жар, ты, что ль?

— Я, — отозвался ирпенич, отрывая руку от рукояти ножа. — Воевода на месте ли?

— Тут, — в кустах кто-то зашевелился, — с тропы убирали настороженный самострел. — Проезжай. Стряслось чего-то?

Жар не ответил и пустил коня вскачь.

Дозорный несколько мгновений озадаченно глядел ему вслед, усиленно пытаясь понять, потом почесал в затылке, тряхнул головой и поволок самострел обратно на тропу. Толстая, в два пальца стрела глядела острожалым концом в прогал в кустах. Заденет ногой жилку человек — и получит стрелу в грудь, всадник лишится коня. А особая бечёвка, к жилке прилаженная, дёрнет в остроге ботало.

Никто не подойдёт незаметно к нынешней Свенельдовой твердыне, хоть от неё до княжьего владения на Перевесище всего вёрст сорок.