С любимыми не расставайтесь! (сборник)

Володин Александр Моисеевич

– Вся правда сказана, и довольно, – беспокойно сказала мать.

– И нечего меня выгораживать, надоело. Скучно мне оправдываться перед тобой. А что было, то было, и не тебе меня судить.

– Опомнись, что между вами могло быть!

– Все.

Отец сразу поверил:

– Где?

– На сеновале.

– Когда?

– Весной.

– Весной ты коз пасла в горах! – возразила мать.

– Я молоко носила домой.

– Весной дожди шли, на сеновале все сено замокло!

– Матушка, какое это имеет значение?

– Я знал это! Я сразу это понял, только

у меня еще не было доказательства! – торжествовал жених.

– Ты думал, раз в селенье мало мужиков, так я никому не нужна? Любая женщина хоть кому-нибудь да нужна.

– Вон из дома. – сказал отец.

– Хорошо, батюшка. – Альдонса встала и пошла к двери.

Жених стал удерживать ее:

– Нет, зачем же так! Это лишнее, батюшка. Куда она пойдет?

– Ты свое дело сделал, заткнись.

– Что до меня – так я прощаю. Если она раскаялась – я согласен: ничего не было. Я хотел, чтоб я не один мучился, но и ты тоже. Может быть, я и хватил через край. Но я согласен. Несмотря ни на что. Несмотря на твой возраст.

– Скучные вы. Скучные. Я спать перестала от скуки, – сказала Альдонса.

– Не от скуки, а замуж тебе пора, – возразила мать.

– Вышла бы я за него, но только чтоб овдоветь в тот же час.

– Видите, сколько в ней злости? Но я все равно согласен, – сказал жених.

– Счастливо оставаться.

Мать бросилась к двери, преградив Альдонсе путь.

– Моя бабка была замужем, и я была замужем, и ты будешь!

– Будет, будет. Завтра свадьба, – усмехнулся жених.

– Ну и слава богу, – сказал отец.

– А я вам скажу, Альдонса, что драгоценней всего на свете – свобода. И с нею не могут сравниться никакие сокровища, – убежденно сказал Санчо.

– Не безобразничай, пучеглазый. Пришел за шерстью – гляди, как бы самого не обстригли, – рассердился отец.

– И напротив того, неволя есть величайшее из несчастий, какие могут случиться с человеком!

– Какая же это неволя – замуж выйти? Спасибо, что человек согласен ее кормить! – воскликнула мать.

– А на это я вам скажу: блажен тот, кому небо посылает кусок хлеба, за который он никого не обязан благодарить, кроме самого неба!

– Ну, винный бурдюк, придется тебя приостановить, – сказал жених и отвесил Санчо оплеуху.

– Чтоб тебе блохи глаза выели! – вскричала Альдонса и отвесила оплеуху жениху.

– Ты еще и руки распускаешь, образина? – возмутилась мать и отвесила оплеуху Альдонсе.

– Не смей лупить девушку, окаянная! – завопил отец и отвесил оплеуху жене.

– Живодер! – рассердилась мать и отвесила оплеуху мужу.

Дом изысканных удовольствий

Комната была так обставлена и отделана, что всякому сразу становилось ясно: здесь живет достойная и приличная дама. В золоченых клетках посвистывали канарейки.

Альдонса в своем туалете сочетала сельскую наивность и моду больших городов. Что же касается сеньоры Тересы, то она выглядит так благородно, что благородней ее едва ли отыщутся две или три сеньоры в Толедо.

– Дон Лопес от бешенства ходил по потолку! Изорвал твою мантилью и вопил на весь город! Чем он не угодил тебе, пустоголовая? Что тут стряслось? – спросила Тереса.

– Поначалу все шло хорошо. Он сказал, что моя красота так его пленила, что он более не может с собой бороться, – отвечала Альдонса.

– Прекрасное выражение.

– Он сказал, что его вздохи испепеляют воздух.

– Удачно.

– Его жалобы утомляют внимающие небеса.

– Вот запомнила бы, при случае ты сама могла бы так выразиться! Как же ты ответила на это?

– Я ответила, что от его слов моя душа подступила к горлу и торчит там, как грецкий орех.

– Не слишком изящно, но простодушно. Этим всегда брала Кристина.

– Тогда он сказал про ланиты.

– Ланиты – это щеки.

– А я подумала, что это неприличное. Потом он сказал про Тантал.

– Тантал, – поправила Тереса.

– Он сказал: «жаждущий Тантал».

– Ну, это тебе не обязательно знать. Надо просто слушать, скромно потупясь.

– Дальше я не помню, потому что у меня болела голова, наверно от угара. Я сказала, что я, наверно, угорела и сейчас мне не до этих тонкостей.

– А к чему было об этом докладывать? Зачем ему знать, что ты угорела или маешься животом? Ты – Дульсинея, ты должна быть высшее существо, как бы бесплотное!

– А он мне возразил, что я бесчувственное животное.

– И он был прав, и нечего обижаться.

– Я и не обиделась. Но он еще возразил, что я неблагодарная тварь. Тогда я обиделась и возразила ему: чтоб тебе дюжину жаб сожрать.

– С этим кабальеро покончено. Но, может быть, и к лучшему. Сегодня к тебе придет другой кабальеро. Единственный сын человека, которого из почтения я и назвать тебе не могу. Сейчас ожидает в наследство приличный майорат. Но и ты должна постараться. Кстати, когда тебя называют Дульсинея, ты не должна вздрагивать, как будто тебя ужалил в ягодицу овод. Да и есть поменьше надо. Дон Лопес был поражен: какая это Дульсинея, она здорова как яблоко! Пускай знатных сеньор уважают более, нежели нас, но в искусстве любви мы должны превосходить их, иначе нет никакого смысла. Да, мы предпочитаем любовников с деньгами, навьючь осла золотом – он и в гору бегом побежит. Но кабальеро должен быть уверен, что он добился твоей любви не с помощью денег, а благодаря своим личным достоинствам. Правда, положение осложняется тем, что ты Дульсинея. Раз ты Дульсинея, то вынуждена быть непорочно девственной. Цветок твоей девственности есть дар. Стоит только сорвать розу с куста, как она увяла. Сегодня у тебя ничего не болит?

– Нет.

– Юный Маттео, который к тебе придет, видел тебя только издали, на балконе, и влюбился до смерти. Если, бог даст, ты его не разочаруешь и он скажет тебе слова любви – что ты должна ему ответить?

– Я знаю, что любовная страсть в человеке есть неразумный порыв, который выводит человека из равновесия. И он, попирая…

– Препоны, препоны. Можно проще: препятствия.

– Попирая препоны, неразумно устремляется вслед желанию. Но едва человек достигнет своего, как это теряет для него всякую цену.