Сальватор
Шрифт:
– Но, – произнес молодой человек несколько смущенно, поскольку ему становилось все более и более очевидно, что история жизни музыканта очень напоминала его собственную жизнь, – я полагаю, что это – вполне естественный процесс.
– И ты, оказавшись на месте этого музыканта, сделал бы то же самое, что захотел сделать он?
– Дядя, я постарался бы отблагодарить моего отца.
– Мечты! Прекрасные мечты, друг мой! Признательность ребенка – это только мечты!
– Дядя!
– Лично я в это не верю, – продолжал генерал. – И вот тебе доказательство: я был и остаюсь холостяком.
Петрюс ничего на это не ответил.
Генерал посмотрел на него задумчиво и несколько секунд помолчал. Потом продолжил:
– Так вот эту мечту развеяла, как ветер облачко, одна женщина.
– Женщина? – прошептал Петрюс.
– Ну, конечно же, женщина, бог мой, – продолжал генерал. – Наш музыкант повстречался в свете с одной красивой, очень богатой и жившей на широкую ногу дамой. Она была, кстати, не только очень красива, но и очень умна. Артистка в душе, насколько позволительно светской даме быть артисткой. Молодой человек, как это принято говорить у влюбленных, положил свою любовь к ее ногам. Она соизволила поднять эту любовь, и с той поры все было кончено.
Петрюс с живостью поднял голову.
– Да, – сказал генерал, – все было кончено. Наш музыкант позабросил уроки. Да и как можно было преподавать по десять франков за урок, когда тебя удостоила вниманием графиня, маркиза, принцесса или кто-нибудь еще? Он позабросил свои занятия, темы, вариации для пианино, он перестал давать концерты. Он стал говорить о поэме, об ее исполнении в «Опера». Он ждал свою поэму, но ее все не было. Издатели толпились у его дверей. Он принял на себя обязательства по отношению к ним при условии выплаты аванса. Все знали, что он был человек чести, всегда держал свое слово. Поэтому ему пошли навстречу. Он погряз в долгах. Ведь должен же был любовник светской дамы соответствовать своему положению и иметь лошадей, карету, слуг в ливреях, ковры на лестницах? А она, естественно, ни о чем не догадывалась. У нее-то было двести тысяч ренты, и тот образ жизни, который разорял бедного музыканта, был для нее пустяком. Подумаешь, карета, две лошади! Она даже не заметила, что у молодого человека были лошади и карета. У кого нет двух лошадей и кареты?.. А он-то полностью истратился. Потом, когда денег у него больше не стало, он обратился за помощью к отцу. Не знаю уж, что сделал отец для того, чтобы ему помочь. Денег он сыну, конечно же, не дал: их у него не было. Но, возможно, отец дал ему расписку. Расписка честного человека, у которого нет ни гроша долга, стоит многого. Да, я знаю, что это ненадолго, но стоит она дорого. Но вот настал день платежа, а отцу, несмотря на желание, рассчитаться с кредиторами было нечем. Дошло до того, что однажды, когда наш молодой человек вернулся к себе после прогулки в лесу, слуга в ливрее подал ему на серебряном подносе письмо, в котором сообщалось, что его отец находится на улице Ключа. А ты ведь знаешь, Петрюс, что когда человек туда попадает, то остается на пять лет.
– Дядя! Дядя! – вскричал Петрюс.
– В чем дело? – спросил генерал.
– Пощадите, прошу вас!
– Пощадить? Ах-ах, дорогой мой, теперь вы понимаете, что я рассказываю почти что вашу историю?
– Дядя, – сказал Петрюс. – Вы правы: я безумец, гордец, сумасшедший!
– А может быть, и того хуже, Петрюс? – сказал граф голосом, в котором к строгости примешалась некоторая грусть. – Ведь ваш батюшка ценой своей крови приобрел некогда состояние, которое позволило вам жить, как подобает дворянину. Если только жизнь дворянина не подразумевает в наше время, когда долг каждого гражданина заключается в труде, жизни в праздности и, следовательно, в позоре. Ведь ваш отец, который тридцать лет плавал по бурным водам мирового океана, уложил вас младенцем в позолоченную колыбельку. А вы подумали, что когда буря снова схватила свою добычу, вы сможете обмануть бурю? Вы вбили себе в голову, что все осталось так же, как и в дни вашего детства, когда вы играли английскими гинеями и испанскими дублонами, вы и не подумали о том, что в вас есть некая подлость, и вы попросили у старика то, что волею случая оказалось у него. И все для того, чтобы удовлетворить вашу безумную кичливость.
– Дядя! Дядя! Пощадите! – сказал Петрюс. – Пожалейте меня!
– Хорошо, я тебя пожалею. Потому что видел, как ты совсем недавно покраснел за свою ошибку, совершенную под другим именем. Я тебя пожалею, поскольку надеюсь, что еще не поздно тебя спасти и вид пропасти, в которую ты катишься, увлекая за собой моего бедного брата, заставит тебя остановиться.
– Дядя, – сказал Петрюс, протягивая руку генералу, – обещаю вам…
– О! – сказал генерал. – Я не протягиваю руки тому, у кого я однажды ее отнял. Ты обещаешь, Петрюс, это хорошо. Но только тогда, когда ты скажешь мне: «Я сдержал свое обещание», только тогда я скажу тебе: «Браво, мой мальчик! Ты действительно честный человек!»
Сказав это, генерал, чтобы сделать свой отказ пожать руку племяннику менее жестоким, сделал вид, что обе руки его были заняты: в одной он держал табакерку, а другой брал из нее понюшку табака.
Петрюс сначала покраснел, потом побледнел. Его протянутая генералу рука безвольно упала.
В этот самый момент на лестнице послышался какой-то шум. Раздались чьи-то голоса и звук шагов.
– Я заявляю вам, мсье, что получил строжайший приказ.
– Какой же, чудак?
– Докладывать о посетителях только после того, как они вручат свою визитную карточку.
– Кому же?
– Господину барону.
– Кого это ты называешь господином бароном?
– Господина барона де Куртенэ.
– А я что: разве к господину барону де Куртенэ пришел? Мне нужен господин Пьер Эрбель.
– В таком случае вы, мсье, не подниметесь наверх.
– Что? Я не поднимусь наверх?
– Нет.
– Ты, что ли, меня не пустишь?.. Ну погоди же!
Тот, кого заставляли подождать, долго ждать, по-видимому, не стал, поскольку дядя и племянник почти тут же услышали довольно странный шум, напоминавший звук падения тяжелого тела, скатившегося по лестнице со второго на первый этаж.
– Черт возьми, что там происходит на твоей лестнице, Петрюс? – спросил генерал.
– Не знаю, дядя. Но судя по всему там мой слуга с кем-то спорит.
– Ну да! – произнес генерал. – Это кто-нибудь из твоих кредиторов, решивший, что самое время прийти, пока я здесь!
– Дядя! – сказал Петрюс.
– Тогда пойди посмотри!
Петрюс сделал несколько шагов в направлении двери.
Но не успел он до нее дойти, как дверь распахнулась и в мастерскую, словно снаряд, влетел какой-то человек.
– Отец! – воскликнул Петрюс, бросаясь в объятия вновь прибывшего.
– Сын! – сказал старый морской волк, обнимая молодого художника.
– Гляди-ка, и вправду мой братец-пират! – произнес генерал.
– А, и ты здесь! – воскликнул старый моряк. – Честное слово, этот сукин сын был тем более неправ, не пуская меня сюда, Петрюс.
– Полагаю, что ты говоришь о камердинере моего почтенного племянника?
– Я говорю о том придурке, который хотел помешать мне войти.
– Ну да. И мне кажется, что ты спустил его с лестницы.
– Боюсь, что так оно и есть… Слушай-ка, Петрюс!
– Да, отец.
– Пойди проверь, не сломал ли этот дурень себе что-нибудь.
– Хорошо, отец, – сказал Петрюс и сбежал вниз по лестнице.
– Итак, старый морской волк, ты совсем не изменился, – сказал генерал. – Вижу, что ты по-прежнему такой же крутой, как и был при нашей последней встрече!
– Могу поспорить, что теперь я уже не смогу измениться, – сказал Пьер Эрбель. – Я сильно постарел.
– Ах, господин братец, только не говорите мне, что вы постарели. Тем более что я на три года старше вас, – произнес генерал.