Сальватор
Шрифт:
Тревога оказалась не напрасной: они увидели, как к шлюпу приближались три или четыре светящихся пятна. По мере их приближения становилось видно, что это были лодки с солдатами.
Эти лодки обшаривали порт.
– Что ж, – сказал Пьер Эрбель, – осмотра нам не избежать. Придется дерзнуть. Уберите-ка отсюда нашего приятеля Питкаерна.
– Может, сбросить его в воду? – предложил один из беглецов.
– Не надо. Спрячьте его так, чтобы не нашли.
– Послушай, Пьер, – произнес Парижанин. – А что если мы положим его на подвесную койку и накроем одеялом с головой. Веревок и кляпа никто не увидит, а мы скажем, что он болен. Из этого мы сможем извлечь еще одну выгоду: поскольку больные в одежде не спят, один из нас сможет надеть его сухие куртку, штаны и рубаху.
Предложение было единодушно поддержано.
– Теперь, – сказал Пьер Эрбель. – Те из вас, кто говорит на нижнебретанском наречии, остаются со мной на палубе, а кто не говорит – отправляются составить компанию Питкаерну. Остальное я беру на себя.
Когда Эрбель говорил «Остальное я беру на себя», все знали, что на него можно было положиться. Поэтому Парижанин и еще один беглец спустились вниз, унося с собой Питкаерна, а Эрбель с двумя бретонцами остался на палубе и приготовился к осмотру.
Он не заставил себя ждать.
Одна из лодок направилась к шлюпу.
Пьер Эрбель, для того, чтобы его было лучше видно, подошел к релингам.
– Эй, на барке! – крикнул капитан, руководивший облавой.
– Здесь! – ответил на бретонском наречии Пьер Эрбель.
– Вот как! – сказал капитан. – Это уэльсцы. Кто-нибудь говорит на языке этих дикарей?
– Я говорю, господин офицер, – ответил один из солдат. – Я родом из Каермартена.
– Тогда спроси его обо всем.
– Эй, на барке! – крикнул солдат на уэльском языке.
– Слушаю! – повторил Эрбель.
– Кто вы такие?
– «Прекрасная София» из Пембрука.
– Откуда прибыли?
– Из Амстердама.
– Чем нагружены?
– Треской.
– Вы не видели пятерых французов-заключенных, которые бежали с понтона?
– Нет, не видели. Но если увидим, они могут быть спокойны.
– Что вы с ними сделаете?
– Мы поступим с ними так, как они этого заслуживают.
– Что они говорят? – спросил капитан.
Солдат перевел.
– Отлично, – сказал офицер. – Смерть французам и да здравствует король Георг!
– Ура! – ответили трое бретонцев.
Лодка уплыла.
– Счастливого пути! – сказал вслед ей Пьер Эрбель. – А теперь, поскольку через полчаса начнет светать, давайте поднимать якорь и отчаливать.
Наши пятеро беглецов провели час в большой тревоге. Наконец на востоке показалась сероватая линия горизонта. То, что в Англии называют зарей.
И почти тут же над водой сверкнул огонь и по волнам пробежал, достигнув берегов, грохот выстрела. А над бортом величественного трехпалубного флагмана появился дым. Эта плавучая крепость охраняла выход из порта.
Выстрел был сигналом, что порт открыт. На шлюпе решили, что пришла пора сматываться.
И ждать нового разрешения не стали.
Подняв вымпел Великобритании, шлюп прошел на расстоянии пистолетного выстрела от флагманского корабля.
Эрбель, стоя у борта, махал шляпой и кричал что было силы:
– Слава королю Георгу!
Питание, что нашлось на борту шлюпа, шикарным назвать было нельзя. И все же питание пятерых беглецов по сравнению с тем, чем их кормили на понтоне, можно было назвать роскошным.
Отдадим им должное, при каждом приеме пищи они не забывали угостить и несчастного Питкаерна. Когда миновала опасность, его пленение перестало быть слишком суровым: изо рта у него вынули кляп, освободили от веревок. А Пьер Эрбель рассказал ему кимврийскую историю. Ту, что он уже рассказал своим товарищам. Питкаерн все понял, но это его не очень утешило. В душе он дал себе слово опасаться впредь тех, кто говорит на уэльском языке.
Всякий раз, когда показывался какой-нибудь корабль, – а случалось это довольно часто, – Питкаерна заставляли спуститься в трюм. Но поскольку судно было построено на английских верфях, плыло под английскими парусами и несло на гафеле трех английских леопардов, шотландского льва, ирландскую лиру и даже три французские лилии, которые были убраны только спустя двадцать лет после этого, и казалось немыслимым, чтобы французская ореховая скорлупка осмелилась появиться среди английских крейсеров, невозможно было даже предположить, что те пять матросов, которые спокойно разлеглись на палубе, предоставив ветру и парусам делать свое дело, были пятью возвращавшимися во Францию беглецами.
Ветер был попутный, и делать им, и вправду, было особенно нечего.
Наутро следующего дня, то есть спустя сутки после того, как шлюп вышел из портсмутского порта, показался мыс Хог.
Надо было сменить галс для того, чтобы не выйти к архипелагу островов Ориньи, Гернези Серк и Джерси, которыми со времен Генриха I владели англичане и которые были очень неприятными стражами французского побережья.
Команда сменила галс, и шлюп направился прямо на Бомон.
Трудно выразить чувства, которыми наполнились сердца беглецов, когда они сначала увидели в легкой дымке землю Франции, а затем, подойдя поближе, с наслаждением стали различать родные холмы, порты, бухточки, изрезанные берега.
Затем, когда стали вырисовываться белые домики с султанами дымков над крышами, они настолько залюбовались близкой сердцу картиной, что забыли спустить английский вымпел.
Из состояния оцепенения их вывело пушечное ядро, поднявшее столб воды в сотне метров от борта шлюпа.
– Э, да что же они делают! – вскричали удивленные французы. – Они ведь стреляют в нас!
– Да нет, черт возьми! – сказал Эрбель. – Они палят в эту синюю тряпку.
И он быстро спустил британский вымпел. Но было уже слишком поздно. «Прекрасную Софию» обнаружили. В ней и без вымпела признали английское судно.
У моряков, как и у простых людей, есть поговорка: поставьте самую очаровательную англичанку, пусть она даже выросла во Франции, в ряд с несколькими француженками, и вы легко отличите ее по походке.
А посему в шлюпе опознали английское судно не только по вымпелу, но и по внешнему виду. Поэтому едва только Эрбель спустил вымпел, в воду упало второе ядро. Да так близко от «Прекрасной Софии», что забрызгало стоявших на палубе.
– Вот дела! – сказал Парижанин. – Они, выходит, не признают в нас своих?