Сальватор
Шрифт:
Молодые люди посмотрели друг на друга.
Им-то показалось, что не прошло и двадцати минут!
Надо было расставаться.
Но впереди был еще сеанс, назначенный на послезавтра. А в ночь с понедельника на вторник Регина рассчитывала уделить Петрюсу час свидания в оранжерее ее дома на бульваре Инвалидов.
Регина и маленькая Абей ушли.
Свесившись над перилами, Петрюс смотрел им вслед до тех пор, пока за ними не закрылась входная дверь.
Потом он подбежал к окну, чтобы еще раз увидеть их, когда они садились в карету.
И, наконец, он проводил карету взглядом, пока та не свернула за угол.
Тогда он быстро закрыл дверь и окно мастерской, словно опасаясь того, что через них улетучится аромат этого пленительного визита.
Он перетрогал все предметы, к которым прикасалась Регина. А найдя ее обшитый брюссельскими кружевами носовой платок, который она забыла случайно или умышленно, он взял его в ладони и уткнулся в него лицом, вдыхая его аромат.
Так он и стоял, погруженный в этот сладостный сон, до тех пор, пока в мастерскую внезапно со смехом ни вошел капитан.
Он наконец отыскал в районе под названием «Новые Афины» такой дом, который ему был нужен.
Он объявил также, что завтра или послезавтра состоится сделка по купле-продаже у нотариуса и что на следующей неделе они отпразднуют новоселье.
Петрюс от всего сердца поздравил капитана.
– А, парень, – сказал моряк, – ты вроде бы как рад, что я от тебя переезжаю?!
– Я? – спросил Петрюс. – Вовсе нет! И в доказательство этого объявляю вам, что вы можете оставить за собой комнату, в которой вы сейчас живете, в качестве загородной резиденции.
– Честное слово, не откажусь, – произнес капитан, – но только при условии, что я буду платить тебе за ее наем и что цену назначу я сам.
Стороны пришли к взаимному согласию.
Трое наших приятелей должны были ужинать вместе.
Жан Робер и Людовик явились в пять часов.
Людовик был очень печален: о Рождественской Розе по-прежнему не было никаких известий. Сальватор забегал домой редко и ненадолго, только для того, чтобы дать знать о себе Фраголе. И она ждала его возвращения завтра вечером или послезавтра утром.
Чтобы хоть как-то развлечь Людовика, к чему капитан проявил самый живой интерес, было решено отправиться ужинать к Легриелю в Сен-Клу.
Договорились, что Людовик и Петрюс отправятся туда в карете, а Жан Робер и капитан поедут верхом.
Из дому выехали в шесть часов. Без четверти семь все четверо уже сидели в отдельном кабинете у Легриеля.
В ресторане было многолюдно и весело. Из смежного кабинета доносились громкий разговор и взрывы хохота.
Поначалу вновь прибывшие не обращали на это особого внимания.
Они хотели есть, а стук ложек и звон тарелок почти заглушали шум голосов и смех.
Но вскоре Людовик стал прислушиваться.
Из всех сотрапезников он был самым грустным и наименее рассеянным.
Он слабо улыбнулся.
– Слушайте, – сказал он, – один из этих голосов, даже два, кажутся мне знакомыми!
– Уж не голос ли это очаровательной Рождественской Розы? – спросил капитан.
– К сожалению, нет, – ответил Людовик со вздохом. – Этот голос более веселый, но менее чистый.
– Так чей же это голос? – спросил Петрюс.
В их кабинет из соседнего ворвался смех всех тонов и оттенков.
Следует признать, что из всех отдельных кабинетов можно было сделать один большой зал для многочисленной компании. Поэтому кабинеты отделяли друг от друга только тонкие перегородки из обклеенного бумагой полотна.
– Во всяком случае смех этот открытый, – сказал Жан Робер. – За это я отвечаю.
– О, ты вполне можешь за это отвечать, дорогой друг, поскольку те две женщины, что сидят в соседнем кабинете, принцесса Ванврская и графиня дю Батуар.
– Шант-Лила? – переспросили в один голос оба друга.
– Шант-Лила собственной персоной. Послушайте сами.
– Господа, – сказал Жан Робер с некоторым смущением в голосе, – как мы можем слушать то, что говорят в соседнем кабинете?
– Черт возьми! – сказал Петрюс, – если только не предположить, что все это специально говорится для того, чтобы мы услышали, и что те, кто там разговаривают, никаких тайн не имеют.
– Справедливо замечено, крестник, – сказал Пьер Берто, – у меня по этому вопросу точно такая же теория. Но, кроме голосов двух женщин, я слышу голос мужчины.
– Вам должно быть известно, дорогой капитан, – сказал Жан Робер, – что у всякого голоса есть эхо. Но чаще всего эхом женского голоса является голос мужской, а эхом мужскому голосу служит женский голос.
– Ну, поскольку ты так хорошо разбираешься в голосах, – сказал Петрюс Людовику, – скажи, что там за мужчина?
– Мне кажется, – ответил Людовик, – что я мог бы назвать вам имя кавалера с такой же точностью, с какой я определил голоса дам. Но вы и сами можете его узнать, стоит только прислушаться.
Молодые люди стали слушать.
– Позволь опровергнуть твои слова самым учтивым образом, принцесса, – произнес мужской голос.
– Но я клянусь тебе, что это чистая правда, говорю, как на духу!
– Да как же это может быть правдой, если эта правда вовсе не похожа на правду! Скажи мне похожую на правду ложь, и я тебе поверю!
– Спроси тогда Маргаритку, и сам убедишься.
– О! Нашла свидетеля! Софи Арно защищает мадам дю Барри! Графиня дю Батуар свидетельствует в пользу принцессы Ванврской! Один цветок ручается за другой!