Сальватор
Шрифт:
– Да. И такой мирный человек, как ты, относительно богатый, поскольку у тебя теперь есть рента в тысячу двести франков, которую выплачивает генерал Лебатар де Премон, и любящий отдохнуть после трудового дня, решил, что стоит поразвлечься не тем, что услышишь, а тем, что наделаешь шума. А откуда Фифине стало об этом известно?
– Она встретила некоего человека, который ей сказал: «Сегодня вечером на улице Сен-Дени будет жарко. Приводи туда своего мужика».
– И кто же этот человек?
– Она его не знает.
– Зато его знаю я.
– Как? Вы его знаете? Значит, вы его видели?
– Мне нет необходимости видеть полицейского, я его чую.
– Что? Вы полагаете, что это шпик? – вскричал Жан Торо, грозно нахмурив брови, что означало: «Я очень недоволен тем, что этого не знал, иначе я проломил бы голову этому государственному служащему».
– Есть в юриспруденции такая аксиома, дорогой мой Жан Торо, которая гласит: Non bis in idem. [24]
24
«Non bis in idem» (лат.) – «He дважды за одно и то же». (Прим. изд.)
– И что же она означает?
– Что нельзя дважды наказывать одного и того же человека.
– Так я, выходит, его уже однажды наказал? – живо спросил Жан Торо.
– Конечно, друг мой: ты едва не задушил его ночью на бульваре Инвалидов. Только и всего.
– Что? – вскричал Жан Торо, побледнев. – Вы полагаете, что это Жибасье?
– Это более чем вероятно, бедный мой друг.
– Тот, кого весь квартал обвиняет в том, что он строит глазки Фифине? О! Я его снова найду!
И Жан Торо показал небу, на котором Жибасье еще не было, кулак величиной с голову ребенка.
– Слушай, сейчас речь идет не о нем, а о тебе, – сказал Сальватор. – Коль у тебя хватило глупости сюда прийти, надо, чтобы у тебя хватило ума и убраться отсюда подобру-поздорову, поскольку если ты останешься здесь еще полчаса, то тебя пристрелят, как бездомную собаку.
– Но в любом случае, – с отчаянием завопил плотник, – я дорого продам свою жизнь!
– Ее лучше сохранить для справедливого дела, – резко оборвал его Сальватор.
– А что, сегодня вечером мы заняты не справедливым делом? – удивленно спросил Жан Торо.
– Сегодня вечером ты делаешь дело полиции и, сам того не понимая, работаешь на правительство.
– Фу! – произнес Жан Торо. – Однако, – добавил он после непродолжительного раздумья, – я там с моими друзьями.
– Какими друзьями? – спросил Сальватор, видевший на баррикаде только этого атлета.
– Да со мной «Мешок с алебастром», Туссен Лувертюр, Жибелот… и другие.
Скоморох Фафиу, которого плотник продолжал ревновать к Фифине, и был этими другими.
– Это ты их сюда привел?
– Черт! Когда мне сказали, что здесь будет жарко, я позвал и своих приятелей.
– Хорошо. Выпей еще одну бутылку и возвращайся на баррикаду.
Сальватор сделал знак и ему принесли вторую бутылку. Выпив ее, Жан Торо поднялся.
– Да, – сказал он, – я сейчас вернусь на баррикаду для того, чтобы крикнуть: «Долой полицейских! Смерть шпикам!»
– Не вздумай, несчастный!
– Так что же мне тогда делать на баррикаде, коль я не могу ни драться, ни кричать?
– Ты просто пойдешь туда и потихоньку скажешь «Мешку с алебастром», Туссену, Жибелоту и даже этому шуту Фафиу, что я приказываю им не только вести себя спокойно, но и предупредить остальных о том, что они попали в западню и что, если они не уйдут отсюда, по ним через полчаса откроют огонь.
– Да возможно ли это, мсье Сальватор? – воскликнул с возмущением плотник. – Стрелять по безоружным людям!
– Вот это-то и доказывает, глупец, что вы здесь не для того, чтобы делать революцию: вы ведь безоружны!
– И правда, – согласился Жан Торо.
– Ступай же и предупреди их, – сказал Сальватор и встал из-за стола.
Они были на пороге кабаре, когда появился отряд жандармерии.
– Жандармы!.. Долой жандармов! – закричал Жан Торо во всю силу своих легких.
– Ах, черт! Замолчи! – сказал Сальватор, сжав его запястье. – Ну же, ступай на баррикаду и скажи, чтобы они потихоньку оттуда скрылись.
Жан Торо не заставил повторять это дважды. Он бросился в толпу и достиг баррикады в тот самый момент, когда его приятели орали:
– Да здравствует свобода! Долой жандармов!
А жандармы все с тем же спокойствием, с каким они восприняли оскорбления и град камней, занимались разборкой баррикады.
В результате того, что все отступили перед вооруженной силой, плотнику оказалось некого предупреждать.
Но баррикады тем напоминают разрубленную змею, что они имеют способность снова соединять расчлененные части.
Когда первая баррикада была опрокинута, жандармы проследовали по улице Сен-Дени ко второй и разобрали и ее. А в это время друзья Жана Торо уже успели восстановить первую.
Можно понять негодующие и радостные крики, которыми толпа сопровождала разрушение и восстановление баррикады.
Эта сцена, важность которой была понятна всем и в которой все видели только смешную сторону, действительно могла вызвать всеобщее веселье.
Но крики эти начали стихать, а взрывы смеха прекратились, когда внезапно на обоих концах улицы Сен-Дени, со стороны бульваров и со стороны площади Шатле, появились два новых отряда жандармерии, которые начали двигаться навстречу друг другу с угрожающим видом и не думали смеяться, как это делали до этого их товарищи.
Толпа заметалась. Все стали переглядываться. Все увидели насупленные брови вооруженных людей и решили на некоторое время притихнуть.
Но тут некто, у кого было больше смелости или больше поддержки полиции, заорал истошным голосом:
– Долой жандармов!
В наступившей на улице тишине этот крик раздался словно удар грома.
И, как удар грома, он явился началом грозы.
Толпа, словно только этого и ожидая, хором повторила этот призыв и для того, чтобы подтвердить слова действием, устремилась навстречу жандармам, которые были вынуждены шаг за шагом отступить от рынка Невинных до Шатле, от Шатле к мосту Менял, а от моста Менял к префектуре полиции.