Сальватор
Шрифт:
В то же самое время он почувствовал, как кто-то потянул его за полу куртки.
Он резко вскочил на ноги, беспокоясь только о том, чтобы узнать, кто же это так милосердно о нем заботится, и оставил безжизненные тела Карманьоля и «Длинного Овса» в качестве элементов баррикады, которую собиралась преодолеть кавалерия полковника Рапта.
Он и не подумал о Жибасье, который продолжал лежать под повозкой.
Он смутно чувствовал, что настал момент позаботиться о самом себе.
Именно этот инстинкт самосохранения заставил его побежать прочь по улице.
Но тут он снова услышал все тот же хриплый крик, который советовал ему:
– Держитесь ближе к домам, ближе к домам, иначе вы погибли!
Он повернул голову и увидел шута Фафиу.
Добрый совет, пусть даже его дает враг, остается добрым советом. Но Жан Торо был человек первого порыва и не признавал этой аксиомы. Он видел в Фафиу только старинного приятеля Фифины, доставившей ему столько переживаний по причине ревности.
Поэтому он направился прямо к шуту. Скрепя зубами, сжав кулаки, он посмотрел на него угрожающе.
– Так это ты, дырявый матрац, – спросил он, – позволил себе обратиться ко мне со словами: «Сюда, старик»?
– Черт возьми, конечно же, я, мсье Варфоломей, – сказал Фафиу. – Ведь я не хотел, чтобы с вами приключилась беда.
– А почему это ты не хотел, чтобы со мной приключилась беда?
– Потому что вы хороший человек!
– Значит, говоря мне «Сюда, старик», ты не хотел меня оскорбить? – спросил Жан Торо.
– Оскорбить вас? – вскричал «шут соломенный», задрожав всем телом. – Нет, я просто хотел предупредить вас о том, что может произойти. Глядите, солдаты сейчас откроют огонь. Пойдем вот в этот дом: тут живет одна моя знакомая, у которой мы сможем подождать, пока тут все успокоится.
– Ладно, ладно, – сказал Жан Торо. – Я не нуждаюсь ни в твоих советах, ни в твоей помощи.
– Тогда спрячьтесь по крайней мере за этот выступ! – сказал Фафиу, пытаясь притянуть гиганта к себе.
Но в тот самый момент, когда паяц произносил эти слова, Жана Торо окутало облако порохового дыма. Раздался залп, засвистели пули, и плотник увидел, как Фафиу рухнул у его ног.
– Тысячи чертей! – сказал Жан Торо, погрозив солдатам кулаком. – Значит, здесь убивают людей?
– Помогите, мсье Варфоломей! Помогите! – прошептал шут таким слабым голосом, что можно было подумать, что он сейчас умрет.
Этот стон тронул душу доброго плотника. Он живо нагнулся, схватил Фафиу поперек туловища, пинком высадил предусмотрительно закрытую хозяйкой дверь садика, ведущего к жилищу, о котором только что говорил шут.
Он скрылся с улицы в тот самый момент, когда господин Рапт, только что заставивший коня подняться на ноги и уже вскочивший в седло, гневно заорал:
– Порубите и перестреляйте всех этих бандитов!
Отряд преодолел баррикаду.
По телам Карманьоля и «Длинного Овса» проскакали восемьдесят пущенных в галоп лошадей.
Помолитесь за их души!
Что же касается Жибасье, которому удалось-таки вылезти из-под тележки, то он с большим трудом дополз до тротуара и остановился напротив двери, где скрылся Жан Торо с Фафиу под мышкой.
– Ну, – спросил того Жан Торо, – мы перед домом, куда теперь идти?
– На шестой этаж, – слабым голосом ответил паяц.
Гигант одним махом взлетел по лестнице: для него паяц, которого он нес на руках, был не тяжелее ребенка для обычного человека.
Добравшись до нужного этажа, располагавшегося на самом верху лестницы, Жан Торо оказался на площадке перед семью или восемью дверями.
Не зная, в какую дверь стучать, он спросил Фафиу. Но несчастный фигляр с побелевшим лицом, посиневшими губами и закрытыми глазами не подавал никаких признаков жизни.
– Эй, парень! – произнес взволнованно Жан Торо. – Парень, очнись!
Фафиу оставался неподвижным.
Его бледность и неподвижность глубоко растрогали плотника. Для того, чтобы как-нибудь скрыть волнение от самого себя, он прошептал:
– Парень! Черт тебя возьми, слышишь, парень! Очнись, ты же не умер! Как глупо так шутить!
Но паяц вовсе и не думал шутить над Жаном Торо: пуля пробила ему мякоть плеча и он действительно лишился сознания вследствие боли и потери крови.
Вот почему Фафиу продолжал хранить полное молчание.
– Чертовщина! – повторил Жан Торо.
Это ругательство могло означать только одно: «Что же делать?»
И плотник подошел тогда к самой ближней из дверей, постучал в нее локтем и сказал:
– Эй, есть тут кто-нибудь!
Спустя две или три секунды в замке повернулся ключ и на пороге двери появился какой-то перепуганный буржуа в ночной рубахе и в хлопчатобумажном ночном колпаке.
Он держал свечу, которая дрожала в его руке в точности так же, как дрожал факел в руках Сганареля, когда тот шел впереди командора к Дон-Жуану.
– Я зажигал свечи, господа, зажигал, – сказал буржуа, решивший, что пришли заставлять его выказать свою радость по поводу результатов выборов.
– Да дело тут вовсе не в этом, – прервал его Жан Торо. – Мой приятель (он показал на Фафиу) довольно тяжело ранен. Насколько я понял, на вашей лестничной площадке живет его знакомая. Я хочу положить его к ней. Вы тут живете и, думаю, можете подсказать мне, в какую дверь стучать.
Буржуа отважился взглянуть на раненого паяца.
– Э, да ведь это же мсье Фафиу! – сказал он.
– И что с того? – спросил Жан Торо.
– Возможно, вам туда, – сказал буржуа.
И указал на дверь напротив.
– Спасибо, – сказал Жан Торо и направился к указанной двери.
Он постучал.
Прошло несколько секунд. Потом за дверью послышались легкие и осторожные шаги.
Жан Торо постучал еще раз.
– Кто там еще? – спросил из-за двери женский голос.
– Фафиу, – сказал плотник, которому показалось совершенно естественным назвать не свое имя, а имя фигляра.