Сальватор
Шрифт:
– Ничего. И я продолжу говорить это ничего, если вы будете продолжать обращаться ко мне на вы.
– Ладно, пусть будет ты, если вам так хочется.
– Этого вовсе не достаточно. Когда я задал тебе этот вопрос, ты поцеловала меня в лоб. И, думая об этом полупоцелуе, я и спросил тебя, какое, по-твоему, чувство у человека наименее ценно, или менее полезно, или вообще излишне.
– Прежде всего попроси у меня прощения за то, что ты сказал, что я в свете, танцуя и разговаривая с другими мужчинами, привожу тебя в исступление.
– С удовольствием, но при условии, что ты скажешь мне, что, разрешая другим обнимать тебя, ты думаешь только обо мне.
Ответом молодой женщины был страстный поцелуй.
– Видишь, – сказал Жан Робер, – когда я обнимаю и целую тебя, я тебя вижу, чувствую на ощупь, улавливаю и вдыхаю твой аромат. Но не слышу, поскольку губы мои лежат на твоих губах и никакие слова не могут выразить того, что я ощущаю. Поэтому в данных обстоятельствах мне кажется, что наименее ценным из всех чувств является слух.
– Нет-нет, – сказала она, – не говори ереси: это чувство столь же ценно, как и другие. Ведь оно позволяет мне слушать твои ласковые слова.
Госпожа де Моранд была права, говоря, что слух был не менее важным органом чувств, чем другие. Добавим, что вскоре это чувство станет гораздо более ценным, чем другие.
Поскольку, воркуя таким образом, глядя друг на друга и целуясь, наши влюбленные не видели – нет совершенных влюбленных, – что время от времени драпировка алькова шевелилась, словно бы под действием сквозняка, пробивающегося через приоткрытую дверь.
Они этому и не придали бы никакого значения, поскольку знали, что дверь была плотно заперта.
Но если бы влюбленным пришло в голову призвать на помощь зрение и заглянуть за альков, они увидели бы там человека, который всячески старался противостоять судорогам, сковывавшим его тело из-за столь неудобного положения в столь ограниченном пространстве. Следует сказать, что судороги все же его одолевали.
Но вот настал момент, когда Жан Робер закончил разговор о шести чувствах шестью поцелуями. И человек, спрятавшийся за альковом, то ли оттого, что его положение стало совсем невыносимым, то ли оттого, что его очень огорчили эти поцелуи, пошевелился и этим заставил вздрогнуть госпожу де Моранд.
Жан Робер, словно бы доказывая свой парадокс по поводу слуха, ничего не услышал или сделал вид, что ничего не услышал, и удивленно посмотрел на госпожу де Моранд.
– Что с вами, любовь моя? – спросил он.
– Ты разве ничего не слышал? – задрожав, ответила госпожа де Моранд.
– Нет.
– Слушай, – повторила она, вытянув шею в направлении кровати.
Жан Робер умолк. Но, так ничего и не услышав, он снова взял руку молодой женщины и поднес ее к губам.
Один поцелуй – это музыка, сто поцелуев – симфония. Под сводами часовни раздалась тысяча поцелуев.
Но до слуха госпожи де Моранд снова донеслись посторонние звуки. На сей раз она так испугалась, что даже вскрикнула.
Теперь и Жан Робер услышал что-то подозрительное. Поднявшись, он направился прямо к кровати, откуда, как ему казалось, шли эти звуки.
Тут шевельнулась занавеска алькова. Одним прыжком поэт оказался у кровати, другим перемахнул через нее и встретился лицом к лицу с господином Лореданом де Вальженезом.
– Вы, здесь?! – вскричал Жан Робер.
Госпожа де Моранд вскочила, вся дрожа. Теперь и она, к ее огромному удивлению, узнала молодого человека, которого только что опознал Жан Робер.
Мы помним отеческие наставления господина де Моранда своей жене относительно монсеньора Колетти и господина де Вальженеза. Насколько честным казался ему в любви молодой поэт, настолько же компрометирующими казались епископ и этот проходимец. И он по-дружески предостерег госпожу де Моранд. А когда муж спросил у молодой женщины: «Вам он нравится?», она ответила: «Он мне глубоко безразличен».
Мы также помним, как в главе под названием «Супружеская беседа» банкир сказал о господине Лоредане де Вальженезе:
«Что же касается его успехов, то мне думается, что побед над светскими женщинами он одержал очень мало и что, когда он обращается к тем, кого обычно называют простолюдинками, то, несмотря на помощь, оказываемую в этом его брату мадемуазель де Вальженез, он иногда бывает вынужден прибегать к насилию».
Мы помним также и о том, какое участие приняла эта самая мадемуазель Сюзанна де Вальженез в похищении невесты Жюстена.
Теперь мы увидим, что эта сердобольная сестрица не только помогала братцу в похищении простолюдинок.
У нее служила горничной некая высокая симпатичная девица, которая, как мы уже видели, открыла дверь Жану Роберу в голубятню госпожи де Моранд.
Эта девица по имени Натали была всецело ей предана.
А когда однажды господин де Вальженез рассказал сестре о своей любви к госпоже де Моранд, мадемуазель Сюзанна принялась искать возможность приставить к жене банкира человека, который смог бы в нужный момент впустить господина де Вальженеза в дом.
Вскоре такая возможность представилась. По возвращении с вод госпожа де Моранд стала повсюду искать себе горничную, и мадемуазель де Вальженез щедро предложила ей свою.
Это была Натали.
Люди в большинстве своем не знают, какое влияние имеют горничные на своих хозяек. Натали, расчесывая волосы госпоже де Моранд, непременно рассказывала ей о каком-нибудь деянии господина де Вальженеза. А госпожа де Моранд, взявшая к себе эту девицу от сестры героя любовных приключений, не удивлялась тому, что слышала от прислуги столько хорошего о молодом человеке и видела только признательность в том, где следовало бы заподозрить умышленную пропаганду.
Но из всех предыдущих сцен, а особенно из той, которую мы только что описали, читателю прекрасно известно, какую любовь испытывала госпожа де Моранд к Жану Роберу. Поэтому нет смысла говорить о том, что восхищение Натали не производило на нее ни малейшего впечатления.