Сальватор
Шрифт:
– Увы, да, мсье! Мне кажется, что вначале было нечто подобное.
– Вначале? И что же произошло потом?
– Господин де Вальженез покинул эту комнату и скрылся через мою туалетную комнату.
– В таком случае мне понятно, почему я встретил господина де Вальженеза: ведь ваша туалетная комната выходит на лестницу, ведущую в мой кабинет. Но позвольте мне заметить, что в доме есть кто-то, кто был его сообщником. Я говорю это прежде всего потому, что сначала он вошел в дом без вашего разрешения, а затем вышел из него без моего дозволения. Другими словами, когда погасла моя свеча, он исчез. Да так быстро, что я даже не успел схватить его. Этот негодяй знает дом лучше, чем я.
– Его ввела сюда моя горничная Натали.
– А кто порекомендовал вам это создание, дорогой друг?
– Мадемуазель Сюзанна де Вальженез.
– Она плохо кончит, – прошептал банкир, нахмурив брови. – Мне так кажется, а точнее, я на это надеюсь. Но какими будут, по-вашему, последствия этой истории? Ведь господин Жан Робер обязательно будет драться на дуэли с господином де Вальженезом.
– О нет, мсье! – сказала молодая женщина.
– Как это – нет? – снова произнес господин де Моранд с явным сомнением в голосе. – Вы ведь сказали, что имел место обмен оскорблениями и вызовами. И теперь говорите, что дуэли не будет?
– Не будет. Потому что господин Жан Робер дал мне слово, что драться на дуэли не будет. Он поклялся мне в этом.
– Но это невозможно, дорогая Лидия.
– Повторяю вам, что он мне в этом поклялся.
– А я вам повторяю, что этого не может быть.
– Но, мсье, – продолжала госпожа де Моранд. – Он дал мне клятву. Вы ведь сами сто раз говорили, что господин Жан Робер – человек чести.
– И буду повторять это, дорогой друг, до тех пор, пока у меня не будет доказательств обратного. Но есть клятвы, которые человек чести вынужден нарушить именно потому, что он человек чести. И клятва в том, что дуэль не состоится, в той ситуации, в которой оказался господин Жан Робер, одна из тех клятв, которые он просто обязан нарушить.
– Как, мсье? Вы полагаете?..
– Я полагаю, что господин Жан Робер драться на дуэли все-таки будет. Больше того, я в этом уверен.
Госпожа де Моранд безвольно уронила голову на грудь. И несколько минут продолжала оставаться в состоянии оцепенения.
«Бедняжка, – подумал господин де Моранд, – она боится, что убьют того, кого она любит!»
– Дорогой друг, – произнес он вслух, взяв руку жены, – можете ли вы выслушать меня спокойно, то есть безо всяких волнений, переживаний и страхов? Целью моего визита является, клянусь, желание успокоить вас.
– Я слушаю, – сказала госпожа де Моранд, тяжело вздохнув.
– Так вот, – продолжал господин де Моранд, – какое мнение сложилось бы у вас о господине Жане Робере – заметьте, что я говорю сейчас с вами как отец или как священник и посему прошу вас отвечать мне честно, – если он не сможет защитить вас от домогательств человека, который вас грубо оскорбил и который может в любой день снова это сделать? Что вы станете думать о его гордости, о его чести, о его храбрости, даже о его любви к вам, если он не станет драться только потому, что вы этого не хотите, с человеком, нанесшим вам подобное оскорбление?
– Не спрашивайте меня об этом, мсье, – взмолилась бедная женщина. – У меня голова идет кругом, и я ничего сейчас не могу сообразить. Знаю только, что я права.
– В третий раз повторяю вам, Лидия, что я пришел сюда только затем, чтобы вас успокоить. Согласитесь, что господин Жан Робер должен драться на дуэли, что было бы самым простым доказательством тех чувств, которые он к вам испытывает, и тогда я поклянусь вам в том, что драться он не будет.
– Вы дадите мне такую клятву? – воскликнула госпожа де Моранд, пристально посмотрев на мужа.
– Да, – сказал банкир. – А моим клятвам вы можете верить, Лидия. Потому что, к несчастью, – добавил он с грустью в голосе, – мои клятвы очень отличаются от клятв влюбленного.
Лицо госпожи де Моранд засияло от счастья. Но банкир сделал вид, что не замечает этой эгоистичной радости.
И продолжал:
– Как воспримет свет, скажите, дорогая Лидия, известие о дуэли между господином Жаном Робером и господином де Вальженезом? Какова будет причина ее? Люди сразу же начнут строить самые смелые предположения и наконец докопаются до истины. Ведь между поэтом и фатом не может быть духовного соперничества. И тогда я буду вовлечен во все это силой обстоятельств, а это ни к чему ни вам, ни мне, не правда ли? Уверен, что этого не хочет и господин Жан Робер. Поэтому прошу вас не беспокоиться, дорогой друг. Положитесь во всем на меня и простите меня за то, что я невольно потревожил вас в столь поздний час.
– Но что же в таком случае произойдет?.. – спросила госпожа де Моранд, на лице которой появилось выражение сильного испуга, поскольку она начала смутно догадываться о том, что в этом деле муж собирался занять место любовника.
– Все будет очень просто, дорогая Лидия, – ответил банкир, – я постараюсь все уладить.
– Мсье! Мсье! – вскричала госпожа де Моранд, приподнявшись с постели и дав банкиру возможность увидеть ее белую шею и красивые плечи. – Мсье, вы собираетесь драться на дуэли из-за меня?
Господин де Моранд даже задрожал от восхищения.
– Дорогой друг, – сказал он, – я клянусь вам, что сделаю все возможное для того, чтобы вы как можно дольше сохранили в душе мое чувство нежного почтения.
Затем он встал и в третий раз поцеловал руку жены.
– Спите спокойно, – сказал он.
Госпожа де Моранд, в свою очередь, взяла его ладони в свои, поцеловала их и сказала своим очаровательным голоском:
– О мсье! Ну почему вы не любите меня?
– Тсс! – произнес господин де Моранд, приложив к ее губам палец. – Не надо говорить о веревке в доме повешенного.
После чего он забрал свечу и портфель и ушел так же тихо, как и пришел.
Глава CXXVII
В которой господин де Моранд последователен в своих поступках
Великий философ и известный путешественник Гумбольдт сказал как-то о своих впечатлениях относительно землетрясений:
«Это впечатление нисколько не похоже на те описания катастроф, которые хранит история и которые представляются нашему воображению. Прежде всего нас сразу же поражает то, что мы мигом теряем врожденное чувство непоколебимости земли. С самого детства мы привыкли к тому, что подвижность океана резко контрастирует с незыблемостью суши. И все наши чувства укрепляют нас в этой уверенности. Но когда начинает дрожать земля, мы мигом теряем весь наш жизненный опыт. Спокойствие природы оказывается всего лишь иллюзией, и мы чувствуем, как нас помимо нашей воли бросает в хаос разрушительной силы».