Сальватор
Шрифт:
– Я был заранее в этом уверен, – продолжал банкир. – Вот поэтому-то я и говорю вам, что наши профессии имеют много общего. Финансы, если можно так выразиться, дают жизнь, а поэзия учит нас радоваться ей. Мы с вами как два полюса. Следовательно, мы оба необходимы для того, чтобы земля могла вращаться.
– Но, – сказал Жан Робер, – своими словами вы доказываете мне, что вы такой же поэт, как и я, мсье.
– Вы мне льстите, – ответил господин де Моранд.
– Я не заслуживаю этого прекрасного звания, хотя и пытался было его получить.
– Вы?
– Да. Вас это удивляет?
– Нисколько. Но…
– Да, вам кажется, что банк и поэзия – вещи совершенно несовместимые.
– Я этого не говорил, мсье.
– Но подумали, а это одно и то же.
– Нет. Я просто говорю, что ничего о вас не знаю…
– Что доказывает, что у меня было призвание?.. Берегитесь! В тот день, когда я на вас обижусь, я приду к вам с манускриптом в руках. Но пока до этого дело еще не дошло, поскольку я перед вами виноват. А, вы все еще сомневаетесь, молодой человек! Тогда знайте, что у меня, как и у других, есть трагедия под названием «Кориолан». Кроме того, шесть первых песен поэмы под названием «Человечество», кроме того, томик любовных стихов, а еще… еще, да разве вспомнишь? Но поскольку поэзия является религией, которая не кормит своих жрецов, мне пришлось работать в более материальной сфере вместо того, чтобы остаться в сфере духовной. Вот почему и как я стал всего лишь банкиром вместо того, чтобы, – говорю это только вам, чтобы не быть обвиненным в гордости, – быть вашим собратом по перу.
Жан Робер поклонился, еще более удивленный таким странным оборотом разговора.
– Именно поэтому, – продолжал господин де Моранд, – я и осмеливаюсь требовать вашу дружбу и, более того, пришел к вам, чтобы потребовать от вас доказательство этого.
– От меня?! Говорите, говорите же, мсье! – воскликнул Жан Робер в состоянии глубокого удивления.
– Если, к счастью, есть еще в этом мире, – продолжал господин де Моранд, – люди, которые, как мы с вами, занимаются или любят поэзию, то есть и такие, кто не имеет в жизни идеала, стремится только к грубым удовольствиям, к физическим радостям и наслаждениям, к материальным благам. Такие люди более всего вредят прогрессу цивилизации. Проглотить человека, как животное, жить только для того, чтобы набить утробу, требовать от женщины только удовлетворения своих разнузданных страстей – таковы принципы жизни этих людей, таковы, на мой взгляд, язвы нашего общества. Вы согласны со мной, дорогой мой поэт?
– Полностью, мсье, – ответил Жан Робер.
– Так вот, есть на свете один человек, который является воплощением всех этих пороков общества. Некий волокита, утверждающий, что голова его лежала на всех подушках, который не останавливается ни перед чем: он или одерживает очередную победу, или придает своему поражению видимость победы. Этого человека, этого волокиту вы знаете: это господин Лоредан де Вальженез.
– Господин де Вальженез! – вскричал Жан Робер. – О да. Я его знаю!
В глазах у него запылала ненависть.
– Так вот, дорогой мой поэт, представьте себе, что вчера вечером госпожа де Моранд рассказала мне обо всем, что произошло у нее в комнате между вами и им.
Жан Робер вздрогнул. Но банкир продолжал все тем же мягким и вежливым тоном:
– Я давно уже знал от самой госпожи де Моранд, что он ухаживает за ней. И я ждал только хорошего повода для того, чтобы в качестве законного защитника госпожи де Моранд преподать этому фату тот урок, которого он заслуживает, хотя и не думаю, что он сможет этим уроком воспользоваться. И тут такая возможность представилась мне самым неожиданным образом.
– Что вы хотите этим сказать, мсье? – воскликнул Жан Робер, который уже начал смутно догадываться о замысле своего собеседника.
– Я просто хочу сказать, что, поскольку господин де Вальженез оскорбил госпожу де Моранд, я собираюсь убить господина де Вальженеза. Вот и все.
– Но, мсье, – воскликнул Жан Робер. – Мне кажется, что поскольку именно я был свидетелем нанесенного госпоже де Моранд оскорбления, мне и нужно отомстить за это оскорбление.
– Позвольте, дорогой мой поэт, – с улыбкой возразил господин де Моранд, – напомнить вам о том, что я хочу добиться вашей дружбы, а не преданности. Давайте поговорим серьезно. Оскорбление было нанесено. Но в какое время? В полночь. Где оно было нанесено? В комнате, где госпожа де Моранд иногда, когда ей приходит в голову подобная фантазия, спит. Где прятался господин де Вальженез? В алькове этой самой комнаты. Все это очень и очень личное… Да, не я был в тот час вместе с госпожой де Моранд, не я обнаружил в алькове господина де Вальженеза. Но ведь там мог быть и я. И обнаружить господина де Вальженеза тоже мог я. Вы ведь знаете наши газеты, а особенно газетчиков. Какими только комментариями они не станут сопровождать вашу дуэль с господином де Вальженезом! И вы думаете, что имя госпожи де Моранд, это чистое имя, которое и впредь должно оставаться чистым, не будет запятнано одним только упоминанием в газетах? Что никто ничего не узнает? Подумайте, прежде чем ответить.
– Однако же, мсье, – сказал Жан Робер, понимая всю правоту сказанного, – я не могу допустить, чтобы вы дрались на дуэли с человеком, оскорбившим женщину в моем присутствии.
– Позвольте мне возразить вам, друг мой, – вы ведь разрешите мне называть вас другом, не так ли? – женщина, которую оскорбили в присутствии вас, гостя – заметьте, что для меня вы всего лишь гость, – является моей женой. Я хочу сказать, что она носит мое имя и что поэтому у меня в сто раз больше причин, чем у вас, для того, чтобы постоять за ее и за свою честь.
– Но, мсье… – пробормотал Жан Робер.
– Сами видите, дорогой поэт: вы, обычно столь красноречивый, ничем не можете мне возразить.
– Но все же, мсье…
– Я попросил у вас доказательство вашей дружбы. Вы можете мне его дать?
Жан Робер умолк.
– Дайте мне слово сохранить всю эту историю в тайне, – продолжал банкир.
Жан Робер поник головой.
– Если хотите, друг мой, госпожа де Моранд просит вас о том же.
Банкир встал.
– Но, мсье, – вдруг воскликнул Жан Робер. – Я подумал вот что: то, о чем вы меня просите, невозможно.
– Почему же?
– Потому что в это самое время двое моих друзей должны находиться у господина де Вальженеза и спросить у него имена двух его секундантов, с которыми они должны обговорить условия поединка.
– Это уж не господин ли Петрюс с господином Людовиком?
– Да.
– Так вот, этого вы можете не опасаться: я встретился с ними перед вашим домом и попросил их под мою ответственность подождать до одиннадцати, а потом снова зайти к вам. Смотрите-ка, они, кажется, сверили свои часы с вашими: только что пробило одиннадцать, а они уже звонят в дверь.
– Тогда мне больше нечего вам возразить, – сказал Жан Робер.
– Вот и прекрасно! – сказал господин де Моранд и протянул поэту руку на прощанье.
Он сделал несколько шагов к двери, но потом вдруг резко остановился.
– Ах, черт возьми! – сказал он. – Я забыл о главной цели моего визита!
Жан Робер посмотрел на банкира все с тем же удивлением, что и в начале разговора.
– Я ведь и приходил-то к вам только для того, чтобы попросить вас от имени госпожи де Моранд, которая, непременно желая присутствовать на первом представлении вашей пьесы, не хочет быть у всех на виду, поменять центральную ложу на ложу, которая находится рядом со сценой. Это возможно, не так ли?