Сальватор
Шрифт:
– Ошибаешься, милый друг, ты так не ответишь, если, конечно, у тебя не слишком много ума – говорю это не для того, чтобы тебя оскорбить, а для того, чтобы предвидеть такую ситуацию. Напротив, услышав, что тебя зовут по имени, когда ты не хочешь, чтобы тебя узнали, ты непроизвольно сделаешь какое-нибудь движение. После этого на лице твоем так или иначе появится удивление. Может быть, ты даже вздрогнешь, «Длинный Овес», поскольку ты очень нервный человек. А теперь заметь, душа моя, что присутствующий здесь великан, столь же впечатлительный, как колосс Родосский или колосс какого-нибудь другого города. Поэтому тебе достаточно только подойти к нему и сказать своим медоточивым голосом: «Здравствуйте, дорогой мсье Жан Торо».
– Но, – возразил на это «Длинный Овес», – может случиться так, что наш плотник ответит мне так грубо, что мне станет нехорошо.
– Короче говоря, ты опасаешься, как бы он не врезал тебе кулаком?
– Можешь назвать это страхом или опасением, мне все равно, но…
– Но ты боишься.
– Признаться, да.
Три наших знакомца достигли самого интересного места в своем разговоре, когда к ним присоединился четвертый человек, столь же высокого роста, как и «Длинный Овес», но втрое толще его. Он обратился к спорщикам с таким вопросом:
– Могу ли я принять участие в вашей беседе, дорогие друзья?
– Жибасье! – хором воскликнули трое агентов полиции.
– Тсс! – сказал Жибасье. – Так о чем мы спорим?
– Мы говорим о твоем злоключении на бульваре Инвалидов, – сказал Карманьоль. – О человеке, который сжал твое горло так сильно, что ты смог почувствовать то же самое, что чувствует, – так, во всяком случае, говорят, – человек, когда его вешают.
– О, этот негодяй! – сказал Жибасье, скрипнув зубами. – Если я его когда-нибудь увижу…
– Э! – сказал Карманьоль. – Да ведь мы его уже нашли!
– Что? Нашли?
– Погляди, – продолжил Карманьоль, указав Жибасье на человека, который пять минут являлся предметом их спора. – Не он ли это?
– Точно, он! – вскричал бывший каторжник. – Клянусь святым Жибасье, вы сейчас увидите, как я с ним разделаюсь!
И, выхватив пистолет, он ринулся на Жана Торо.
Карманьоль, увидев, что Жибасье бросился к Жану Торо, двинулся по его следам, сделав «Длинному Овсу» знак последовать его примеру.
А «Длинный Овес» предложил последовать за ним и четвертому из приятелей.
Жан Торо только что поднял тележку за ручки и теперь нес ее на вытянутых руках к баррикаде. И тут увидел, что к нему бежит Жибасье, а за ним трое его приятелей.
Каторжник направил на плотника пистолет и нажал на курок.
Раздался выстрел. Но пуля попала в среднюю доску тележки. Тележка всей тяжестью рухнула на голову Жибасье и опрокинула его на землю. Голова его пробила доску, а на плечи на уровне горла навалилась вся тяжесть тележки. Он словно попал в силок. Тяжесть, с которой тележка давила ему на грудь и сдавливала горло, была неимоверной. Даже вес аэролита с бульвара Инвалидов теперь казался ему пушинкой.
Это зрелище привело в ужас «Длинного Овса», напугало Карманьоля и ужаснуло третьего полицейского.
И все трое со всех ног помчались прочь, предоставив Жибасье его участи.
Но Жан Торо был не из тех, от кого можно было так легко скрыться. Не беспокоясь больше за противника, который лежал под тележкой, он перескочил через нее и в четыре или пять прыжков нагнал одного из беглецов.
Им оказался «Длинный Овес».
Схватив «Длинного Овса» за ноги, плотник, используя его как кнут, стегнул им по Карманьолю и сбил его с ног.
Затем, подтащив их обоих, находящихся без сознания от нанесенного и полученного удара, к тележке, он бросил их сверху на тележку и принялся толкать ее к баррикаде, не обращая внимания на неудобства, причиняемые Жибасье столь странным способом передвижения. Он таким образом заделал пролом в баррикаде под огнем солдат полковника Рапта, который, бросившись со своими кавалеристами на это укрепление, и подумать не мог о том, что оно может быть восстановлено, укреплено и защищено всего одним человеком.
А тем временем Жибасье под тележкой стонал подобно Энцеладу под горой Этна.
Это его и погубило.
Жан Торо нагнулся, чтобы увидеть, почему же тележка так качается. И увидел Жибасье, голова которого была просунута через одну из досок.
И тут он узнал Жибасье.
– А! Негодяй! – вскричал он. – Так это ты?..
– Что – я? – спросил каторжник.
– Да, ты… Ты любовник Фифины!
– Клянусь вам, – сказал Жибасье, – что не понимаю, о чем это вы.
– Сейчас поймешь, – завопил Жан Торо.
И, не заботясь о том, что происходит вокруг, он размахнулся и ударил. Кулак его, словно молот, опустился с глухим звуком на голову Жибасье.
В этот самый момент Жан Торо и сам почувствовал сильный удар и оказался под брюхом лошади.
Это полковник Рапт перескочил через препятствие.
Задними ногами лошадь полковника зацепилась за кучу деревянного хлама и камней, а передние ее ноги попали на тележку.
Жану Торо не пришлось прилагать особенных усилий для того, чтобы опрокинуть животное, которое при приземлении потеряло устойчивость.
При этом он произнес:
– Стой, полковник!
А поскольку он привык все делать на совесть, он так толкнул лошадь, что она вместе со всадником рухнула на мостовую.
Жан Торо уже собрался было поприветствовать полковника Рапта и, вполне вероятно, позаботиться о нем точно так же, как о Жибасье, но тут в двух или трех метрах позади баррикады показались с саблями наголо скакавшие за полковником и отставшие от него кавалеристы.
– Сюда, сюда, старик! – раздался вдруг чей-то хриплый голос, который показался плотнику знакомым.