Сальватор
Шрифт:
Подняв голову, он отбросил со лба волосы.
Лицо его было спокойно и даже безмятежно.
– Так как насчет ста луидоров, генерал? – спросил он с улыбкой, даже не стараясь стать боком к противнику.
– Согласен, – сказал граф, – я бы с удовольствием их потерял!
В этот момент Лоредан уже прошел свои пятнадцать шагов и выстрелил.
– Вы их уже потеряли, генерал, – произнес господин де Моранд.
И взяв из-под мышки левой руки свой пистолет, он выстрелил, почти не целясь.
Господин де Вальженез развернулся вокруг своей оси и рухнул лицом в снег.
– Что ж, – сказал банкир, бросив пистолет и подняв указ, – я считаю, что день не был потерян. В четверть десятого я выиграл сто луидоров и избавил страну от дурака.
Тем временем Сальватор, а за ним и секунданты Лоредана бросились к раненому.
Господин де Вальженез катался по замерзшей траве, сжимая кулаки, побледнев лицом и бросая по сторонам блуждающие взгляды уже наполовину погасших глаз. Из уголков его рта вытекали струйки крови.
Сальватор расстегнул пиджак, жилет, разорвал рубаху и увидел рану.
Пуля попала чуть выше правого соска. Пробив грудь, она, несомненно, задела и сердце.
Поэтому, внимательно осмотрев рану, Сальватор молча разогнул спину.
– Он может умереть? – опросил Камил де Розан.
– Он уже почти умер, – ответил Сальватор.
– Как? И ничего нельзя сделать? – спросил другой секундант.
Сальватор снова посмотрел на раненого и отрицательно покачал головой.
– Вы, значит, утверждаете, – спросил его Камил, – что наш друг смертельно ранен?
– Точно так же, – сурово произнес Сальватор, – как и Коломбан, который не смог перенести своей боли.
Камил вздрогнул и шагнул назад.
Сальватор поклонился молодым людям и отошел к генералам, которые справились у него о состоянии раненого.
– Ему осталось жить не более двух минут, – ответил Сальватор.
– И вы ничем не можете ему помочь? – спросили секунданты.
– Ничем.
– Тогда пусть Господь примет его душу! – сказал господин де Моранд. – Поехали, господа, меня ждет король.
Глава СХХХІ
Пасторальная симфония
Город Амстердам, которому суждено было стать одним из крупнейших мировых портов, походил бы, говори его жители на другом языке, а не на голландском, на гигантских размеров Венецию, тысячи каналов опоясывают его дома, словно длинные черные ленты. Крыши этих домов сверкают тысячами искорок.
Конечно, каждый дом в отдельности, будь он выкрашен в красный, зеленый или желтый цвет, выглядит претенциозно и даже уродливо, но все вместе эти дома прекрасно гармонируют своими красками и делают этот огромный город похожим на гигантскую каменную радугу.
Кроме того, не только цвета, но и форма этих домов радует глаз, настолько дома эти, оригинальные по конструкции, выглядят неожиданно и живописно. Одним словом, можно сказать, что все ученики голландской школы живописи собственноручно раскрасили этот город для того, чтобы он радовал глаз и доставлял удовольствие путешественникам.
Если, с одной стороны, Амстердам из-за своих каналов напоминает Венецию, то, с другой стороны, он благодаря ярким краскам походит на какой-нибудь китайский город, как мы его себе по крайней мере представляем. То есть на огромные магазины по продаже фарфора. Каждое жилище похоже на те фантастические строения наивной архитектуры, которые мы видим нарисованными на наших чайных сервизах. И поэтому человек, впервые прибывший в этот город, входит в дом с некоторой опаской, настолько с первого взгляда эти дома кажутся хрупкими.
Но если ряса не делает человека попом, то жилище оказывает огромное влияние на того, кто в нем проживает. И в этих спокойных и дышащих безмятежностью домах невозможно не быть спокойным, честным и справедливым. В любой точке города на путешественника веет невозмутимостью, которая заставляет его желать остаться жить в этом городе и умереть там. Если тот, кто первым увидел Неаполь, сказал: «Увидеть Неаполь и умереть», тот, перед кем открылся вид Амстердама, должен был, несомненно, воскликнуть: «Увидеть Амстердам и жить!»
Таким было, по крайней мере, мнение двух влюбленных, которых мы знаем под именами Жюстена и Мины и которые мирно жили в Голландии, как два голубка в уютном гнездышке.
Вначале они поселились в одном из пригородов. Но хозяин дома смог сдать им только квартиру, в которой все смежные комнаты сообщались друг с другом. Проживание в тесном соседстве противоречило данным Сальватором инструкциям, а Жюстен очень дорожил словом, которое дал другу.
Они временно поселились в этом доме, и школьный учитель занялся поисками пансиона для Мины. Но они оказались бесплодными. Пансионов с преподаванием на французском языке было очень мало, а то, чему там учили, невеста Жюстена могла бы и сама спокойно преподавать ученицам этих пансионов. Таково было мнение госпожи ван Слипер, хозяйки самого известного в Амстердаме пансиона для девушек.
Госпожа ван Слипер была замечательной женщиной. Дочка торговца из Бордо, она вышла замуж за богатого голландского арматора по фамилии ван Слипер и родила ему четырех дочерей. После смерти ван Слипера она выписала из Франции одну очень образованную девушку для того, чтобы та дала ее дочерям элементарные знания в области французского языка.
Соседки стали умолять госпожу ван Слипер уступить молодую учительницу им, чтобы та смогла помочь в обучении их дочерей. Мало-помалу число этих соседок возросло до такой степени, что дочери госпожи ван Слипер стали видеть свою воспитательницу очень и очень редко.
Однажды вечером госпожа ван Слипер собрала всех соседок и предупредила их о том, что, начиная со следующего месяца, она больше не позволит воспитательнице давать уроки французского языка в ущерб своим детям, чье воспитание от этого сильно страдает.
– Ах! – сказала ей одна из соседок, у которой было пятеро дочерей (в мире мало народов, которые имеют по стольку детей, сколько их имеют голландцы), – а нельзя ли уладить этот вопрос так, чтобы были довольны и вы и мы?
– Я не вижу выхода, – ответила госпожа ван Слипер.