Сальватор
Шрифт:
– Прощай! – повторила креолка так тихо, что Камил едва смог ее услышать.
Затем, последним усилием, она произнесла громко и отчетливо:
– Я проклинаю тебя!
И затихла. Глаза ее закрылись так же медленно, как закрываются лепестки дневных цветов при наступлении ночи.
Она умерла.
– Долорес, любовь моя! – вскричал молодой человек, которого эта насильственная смерть, такая быстрая, такая неожиданная и такая, если можно так выразиться, смелая, наполнила ужасом и одновременно восхищением. – Долорес, я люблю тебя! Я всегда любил тебя одну, Долорес! Долорес!
Он забыл о присутствии в комнате Сюзанны, которая, сев на край кровати, спокойно наблюдала за этой ужасной сценой. Она напомнила о себе таким кощунственным смехом, что он, обернувшись к ней, сказал:
– Я приказываю тебе замолчать! Ты слышишь? Приказываю замолчать!
Сюзанна пожала плечами и сказала:
– Ах, Камил, как ты жалок!
– О, Сюзанна, Сюзанна! – сказал Камил. – Надо, действительно, быть презренным существом, как мне про тебя говорили, чтобы так смеяться перед трупом, который залит еще теплой кровью.
– Ладно, – холодно сказала Сюзанна. – Давай я произнесу молитву за упокой души для того, чтобы очистить твою совесть?
– Как?! – произнес Камил, приведенный в ужас такой холодной жестокостью. – Ты видела, что только что произошло, и не испытываешь ни жалости, ни угрызений совести?
– А ты чего ждал? Чтобы я пожалела твою любимую Долорес? – сказала Сюзанна. – Хорошо, пусть будет по-твоему: я ее жалею. Ты доволен?
– Сюзанна, ты презренная тварь! – вскричал Камил. – Уважай хотя бы тело той, которую мы с тобой убили.
– Ну вот, теперь оказывается, это мы ее убили, – сказала Сюзанна с жестом жалости.
– Бедное дитя, – прошептал американец, целуя уже похолодевший лоб умершей, – бедное дитя! Я отнял ее у матери, у сестер, у кормилицы, словом, у всей семьи, увез с родины и дал возможность умереть на моих глазах, вдали от всех сожалений, вдали от всех молитв, вдали от всех слез. И все же я люблю тебя. Ты была последним цветком моей юности, самым нежным, самым свежим, самым ароматным. Ты была на моей голове, полной преступных замыслов, окруженной облаком молний, как венец искупления моих грехов. Прикоснувшись к тебе, я стал почти добрым. Живя рядом с тобой, я мог стать лучшим. О Долорес, Долорес!
И этот легкомысленный, этот холодный, этот бесчувственный креол, которого мы увидели в начале книги таким беззаботным, таким эгоистичным, таким насмешливым, зарыдал, глядя на безжизненное тело жены.
Затем, подняв голову умершей и целуя ее так горячо, как если бы она была жива, он вскричал:
– О Долорес! Долорес! Как ты прекрасна!
Невозможно описать то выражение отвращения, злости и ненависти, которое появилось в этот момент на лице Сюзанны. Щеки ее стали пунцовыми, глаза налились кровью и стали метать молнии. Она не могла произнести ни слова – ни одно из них не выразило бы того странного впечатления, которое произвела на нее вся эта сцена.
– О! Я конечно вижу все это во сне!
– О! Это я был, как во сне, в страшном роковом сне в тот день, когда я впервые увидел тебя! – яростно вскричал Камил, оборачиваясь к Сюзанне. – Это я впал в сон в тот день, когда мне показалось, что я тебя люблю… Да, показалось, что люблю. Да разве достойна любви та, чьи губы приоткрываются для поцелуя в доме, где была только что пролита кровь ее брата? В тот самый день, Сюзанна, каким бы бесчувственным и потерянным я ни был, но я почувствовал, как по телу моему пробежала какая-то ужасная дрожь. Сердце мое восстало, когда рот мой говорил тебе: «Я тебя люблю», и оно твердило мне: «Ты лжешь, ты ее не любишь!»
– Камил, Камил! Ты бредишь! – сказала мадемуазель де Вальженез. – Ты можешь перестать меня любить, но я буду любить тебя всегда! И в отсутствие любви, – продолжила она, указывая на труп госпожи де Розан, – нас навсегда связала смерть, а она гораздо сильнее любви!
– Нет! Нет! Нет! – воскликнул Камил со стоном.
Сюзанна одним прыжком подскочила к нему и схватила его за руки.
– Я люблю тебя, – сказала она, и в голосе ее послышалась, а во взгляде выразилась огромная страсть.
– Оставь меня! Отойди! – сказал Камил, пытаясь освободиться.
Но Сюзанна обхватила его руками и так крепко прижалась, слилась с ним, что он подумал, что его обвила змея.
– Отойди, тебе говорю! – вскричал Камил, отталкивая ее от себя с такой силой, что она непременно опрокинулась бы навзничь, если бы не наткнулась спиной на выступ камина. Это помогло ей удержаться на ногах.
– Ах так! – сказала она, сдвинув брови и глядя на любовника с выражением презрения. Лицо ее приняло смертельно-бледный оттенок. – Хорошо! В таком случае я больше упрашивать тебя не стану! Я так хочу, я приказываю!
И властным жестом протянула к нему руку:
– Светает, Камил, – сказала она. – Закрой чемодан и следуй за мной!
– Никогда! – воскликнул Камил. – Никогда!
– Ладно, в таком случае я уйду одна, – решительно произнесла Сюзанна. – Но, выйдя из гостиницы, я заявлю, что это ты убил свою жену.
Камил вскрикнул от ужаса.
– Я буду обвинять тебя в этом на суде. Я буду говорить об этом и на эшафоте!
– Ты этого не сделаешь, Сюзанна! – испуганно воскликнул Камил.
– Это так же верно, как и то, что всего лишь пять минут тому назад я тебя любила, а теперь ненавижу, – холодно произнесла мадемуазель де Вальженез. – Будь спокоен, я это сделаю, причем немедленно.
И девушка угрожающе направилась к двери.
– Ты не выйдешь отсюда! – крикнул Камил, яростно схватив ее за руку и возвращая на место у камина.
– Тогда я позову на помощь, – сказала Сюзанна, вырвавшись из рук Камила и устремляясь к окну.
Камил поймал ее за прядь волос, выбившуюся из-под гребешка во время их занятий любовью.
Но Сюзанна успела уже ухватиться за шпингалет окна и крепко в него вцепилась. Камил стал прилагать тщетные усилия для того, чтобы оттащить ее от окна.