Семь фунтов брамсельного ветра (фрагмент)
Шрифт:
У окна молча покачивался в плетеном кресле еще один журналист - тоже худой, но без усов и рыжий.
Когда я выговорилась и выкипела, редактор сказал:
– Боря, ты свяжись-ка с каналом "Горизонт", это для них...
– Угу...
– согласился рыжий Боря.
– Хотя зачем? У нас же есть камера, цифровая.
С ее кассеты можно сразу в эфир. Да и нам статья не помешает. А то охамели господа воспитатели...
– Тогда что? Поедешь сам?
– Угу... Еще Галину возьму на всякий случай.
– Ну, ни пуха... Кстати, завезите домой... Евгению
У меня не было ключей от дома, я попросила отвезти меня к маме на работу. Боря и Галина (симпатичная, только слишком пахнущая помадой) охотно отвезли. По дороге порасспрашивали "о деталях".
С мамой, конечно, было объяснение. Сперва: "Как ты могла?! Что ты такое выдумала?! Ты меня доведешь до кардиологии!" Потом, разумеется, уже по-иному:
"Ну да... ну, по сути ты права. Только вот по форме... Всегда порешь горячку, вся в отца..." А папа, кстати, никогда не порол горячку, он был спокойный.
Другое дело, что не терпел подонков...
В лагерь я не вернулась. Весь следующий день проревела, потому что жаль было ребят. Но я понимала: если вернусь, хорошо, как прежде, уже не будет. Да и какой смысл? До конца смены оставалась неделя, все равно скоро пришлось бы прощаться.
Пусть уж запомнят меня такой вот... ("справедливой и гневной, как валькирия, пронесшаяся по небосклону", - подсказал Илья, когда я изложила ему всю историю).
3
Как с этим делом разбирались журналисты, я не знаю. Говорят, был какой-то репортаж пол телеканалу "Горизонт", но ни я и ни никто из домашних и знакомых его не видел, только бестолково пересказывали с чужих слов. Была и статья в газете "Городские голоса", но про нее я услышала с большим опозданием, от Люки.
"Евгения, у тебя есть газета, в которой напечатано про твой скандал в лагере?
Мне сказала Яна Юхина из нашего дома, она читала на той неделе..."
Я сказала, что слыхом не слыхивала про "напечатанный скандал". И "больно мне надо..." Но потом разобрало любопытство. Я выяснила в справочном номер Отдела молодежных проблем в "Городских голосах". Набралась нахальства и позвонила тому усатому дядьке, Андрею Петровичу Баландину (он как раз был редактором этого отдела, я уже знала). Сказала, что слышала, будто был материал, но я его прозевала и "нельзя ли раздобыть тот номер газеты, на память?"
Андрей Петрович откликнулся живо, словно обрадовался мне.
– А, Евгения Сергеевна Мезенцева!.. О чем разговор! Сейчас же скажу, чтобы нашли несколько экземпляров!
– Спасибо! Когда можно зайти?
– Когда хочешь!.. Впрочем, зачем тебе сюда мотаться? Я передам газеты с братом.
Он сегодня-завтра все равно появится.
– С каким братом?
– Разве их у тебя несколько? С Ильей, разумеется!
Оказалось, наш Илюшенька - свой человек в редакции. Он там уже целый год вел раздел "Тайны виртуальных пространств", готовил всякие конкурсы и заметки про компьютерные игры, про интернет и другие такие дела. И подписывался "И.Тюменцев"... Вечером он принес пять газет:
– Держи, героиня скандальной хроники...
– А почему ты раньше ничего не говорил?!
– вцепилась я в него.
– Ни про свою работу, ни про эту статью!
– Чего говорить-то? Не работа, а так... ради карманных денег, чтобы у мамы на сигареты не клянчить...
– Ты же не куришь!
– Я в переносном смысле... А статью я, честно говорю, прозевал. До того ли мне в эти дни?
В самом деле! Сперва экзамены на аттестат, потом выпускной вечер, сдача документов в университет...
– А почему ты "Тюменцев"?
– Ну...
– он малость смутился, что бывало не часто.
– Папа же из Тюмени, значит и наши корни там. Надо было придумать какой-то псевдоним, вот и стукнуло в голову... А что такого?
– Да ничего...
Папа родился в Тюмени и провел там детство. И любил рассказывать про этот город.
Все мечтал, что когда-нибудь съездим туда вместе, к его школьным друзьям...
Я стала читать. Было почему-то неловко и тревожно... Впрочем, обо мне там оказалась лишь одна фраза: "Первой подняла шум Женя Мезенцева из второго отряда, с которой дружили и которой доверяли малыши..." Я вспомнила Стасика, Андрюшку, Анютку, Юрика и дальше читала уже сырыми глазами. Не столько злилась на гадючную Гертруду, сколько горевала о пацанятах... А Гертруде досталось в газете здорово!
И "отрадному" начальству тоже. Но чем для них все это кончится, из статьи было не понять. Уже потом, где-то через месяц, я услыхала, что Гертруду поперли из лагеря и работать вожатой в то лето нигде больше не разрешили. Зато осенью она сделалась каким-то чином в "Городской комиссии по делам детей и молодежи". Вот так-то... Но это я, конечно, узнала уже совсем в другое время.
...Ну так что? Может, я и правда сделаюсь "работником педагогической сферы"?
Учительницей или членом какой-нибудь комиссии, чтобы не давать жизни всяким Гертрудам?
Нет, лучше археологом, как мечтала в третьем классе. Кто-то же должен раскопать до конца тайны египетских и мексиканских пирамид, а то роют, роют, а загадок только прибавляется...
Или журналистом? Чтобы вот так, по первому сигналу - камеру в руки и на место происшествия! Как рыжий Боря из "Городских голосов"...
Так я лежала и размышляла. А Илья в соседней комнате то шелестел бумагами (как министр!) то срывался и бежал в коридор, чтобы оттуда позвонить кому-то (думал, что из коридора мне меньше слышно, чем из комнаты). Наивное дитя!.. Я наконец так ему и сказала.
Он заглянул ко мне.
– А ты чего возлежишь, как персидская княжна? Да еще язвишь...
В ответ я спросила, что такое "Байливик".
Илья, если чего-то не знал, не спешил признаваться.
– Тебе зачем?
Я показала ему монеты. Вчера-то он их не видел!
Илюха заинтересовался. Повертел, поразглядывал и предложил:
– Ты перепиши с них все данные на бумажку и дай мне. Я сегодня вечером пошарю в интернете, там про эту нумизматику обязательно что-нибудь найдется.