Семейные обязательства

Келин Алексей

Элиза взяла у священника ключ и масляную лампу. Попросила не беспокоить.

Дверь открылась с трудом, замок проржавел, им давно не пользовались. Перед порогом выросла довольно высокая трава, сейчас пожухлая и припорошенная снегом. Здесь никого не хоронили почти полвека, поминать усопших было некому, только церковный служка пару раз в год проверял и смазывал замок с дверными петлями, да протирал кованые узоры на створках.

Склеп оказался на удивление просторным, намного больше церкви на поверхности. Элиза спустилась по вытертым ступенькам в большую залу с высоким потолком,

от которой вглубь отходили три подземных коридора. В центре залы стоял резной стол из белого и черного мрамора, его окружали каменные резные скамьи. Венчала стол чаша с искусно выточенными из камня гроздьями винограда.

Как будто столовая, а не усыпальница.

– Здесь что, поминки устраивали?
– сказала Элиза вслух.

Стены склепа ответили едва слышным шепотом эха.

Элиза стояла между арок фундамента, а галереи уходили дальше, в мягкую, уютную темноту. Она ожидала могильной сырости или затхлого воздуха, но было сухо. Дышалось на удивление легко.

В склепе было спокойно, как-то по-домашнему. И совсем не страшно. Казалось бы, холодный камень надгробий и неверный свет огонька лампы должны пугать - но нет.

В памяти неожиданно всплыло - ей лет пять, она играет с куклой на толстом ковре в гостиной. Рядом мама читает толстую книгу, а брат с отцом смеются у окна. Брат пытается узнать, подарят ли ему на Рождество коня, а отец отшучивается.

Элиза знает, что брата ждет лошадка. Не деревянная, живая, тонконогая вороная кобылка с белой звездочкой во лбу. Но это секрет, и Элиза молчит...

Склеп совсем не похож на гостиную их старого дома. Там пахло растопленным камином, мамиными духами, розами, апельсином, который чистил брат... Здесь - камень, сухая трава (откуда бы? неужели венки сохранились?) и немного пыли. Но ощущение безопасности, родных людей рядом и ожидание близкого чуда были теми же, что и в пять лет.

Элиза глубоко вздохнула, подняла лампу повыше и осмотрелась. У стен стояли саркофаги. На ближайшем ко входу лежала горка сухих веточек, повязанных траурной лентой - видимо, когда-то это был венок из живых цветов. Элиза подошла поближе, смахнула пыль, посветила и прочитала: "Наталья Лунина". Судя по датам, это и была прабабушка, последняя из Луниных, кто жил в Вейнберге.

– Здравствуй, Наталья, - вслух сказала Элиза, гладя пальцами надпись - я тоже Лунина и тоже вдова...

Она поставила фонарь на стол, рядом с чашей. Присела на каменную скамью и выдернула пробку из бутылки.

– За тебя, Наталья Лунина. Жаль, бокала нет, как-то в голову не пришло. Ты ведь меня простишь?

Элиза глотнула вина из горла, и по телу тут же разлилось приятное тепло, почти такое же, как на виноградниках.

– И всех за вас, мои далекие и близкие предки, - она выпила еще несколько глотков.
– Я последняя. Отец тоже Лунин... был. До гражданской казни. Теперь - нет. Так что осталась только я.

Она встала, плеснула из бутылки на покрытый шершавой плиткой пол.

– Приветствую вас всех.

Грустно усмехнулась и села обратно. Уходить не хотелось, тут было слишком хорошо и спокойно.

– Я теперь только с мертвыми могу по душам разговаривать. Больше не с кем.

Элиза слегка захмелела, но вместо того, чтобы отставить бутылку, глотнула еще.

–

Знаешь, прабабушка Наталья, я ведь до сих пор не верю, что вдова. Злюсь на мужа страшно - как он мог меня бросить? Мы не по любви венчались, ради долга, да и сердце его было не со мной... Но мне начало казаться, что все получится. Я думаю, что он к смерти как-то подозрительно хорошо подготовился. Завещание написал... И в последние дни перед дуэлью будто извинялся за что-то. И в гробу лежал не он. Точная копия, но поклясться могу - не он! А потом вспоминаю, как его мертвую руку держала. Еще теплую. Вот я дура-то, а?

– Здравствуй, внучка, - вздохнули рядом.
– Все мы разум теряем, когда мечтаем о любви. Хотя мужчины, конечно, те еще мерзавцы.

Элиза подняла глаза и увидела рядом с собой, на каменной скамье, пожилую даму в наряде прошлого века. Темно-бордовое платье со множеством оборок на широкой юбке и кружевами на рукавах, вырез прикрыт воздушным шелковым шарфом, на голове сложная прическа с перьями.

Дама смотрела на Элизу с сочувствием.

– Наташка, не морочь девчонке голову, - возразил даме невысокий, прямой как палка старик в расшитом дублете с разрезными рукавами.
– Все люди - сволочи примерно одинаково. Вы, бабы... прости, дамы, - осекся он под строгим взглядом.
– Так вот, вы обычно еще и хитрые.

Он подошел к столу из глубины склепа, положил на столешницу тяжелый меч и сел напротив Элизы.

– Началоооось в деревне утро, - издевательски протянул совсем молодой, немногим старше Элизы, воин в доспехе времен Мстислава.
– Нашли, о чем спор устраивать. Потом доругаетесь, без потомков.

Он уселся во главе стола, сложил перед собой руки и пристально посмотрел на Элизу.

– Здравствуй, Елизавета Лунина. Приветствуем на нашей с тобой земле. Молодец, что замок роду вернула.

В голове Элизы шумело вино. Она не была абсолютно уверена, что не придумала призраки своих предков. Но как же хотелось, чтобы они были настоящими! Хоть кто-то родной!

– Здравствуйте... все, - ответила Элиза.
– Прабабушка, у тебя прекрасный портрет. Похож - как две капли. А вот твоих портретов, Александр Григорьевич, сын Гришко Лунки, я не видела, слишком много лет прошло. Не знала, что ты таким молодым погиб.

– Я первый, кого в этом склепе похоронили, - как о чем-то обыденном, ответил он, - отец после еще двадцать лет прожил, внуков, сыновей моих, вырастил.

Дед в кирасе хитро смотрел на Элизу. Она лихорадочно рылась в памяти. По портретам его не узнать - либо не сохранились, либо написаны так, что никакого сходства не найти. В поисках подсказки она рассматривала рукоять дедова меча с большим рубином, и вдруг охнула, вспомнив.

– Ты - Владимир Карлович Лунин по прозвищу Вепрь. Ты жил два века назад. Тебя трижды обвиняли в разбое. Первого обвинившего ты зарубил и взял штурмом его замок. Вторым был император Витольд, но он в итоге извинился и очень просил тебя выступить на его стороне в войне с бароном Готтардским. Третье обвинение было от церковников. Ты прилюдно поклялся, что это ложь и навет, но все равно сделал епископату громадное пожертвование. В рукояти твоего меча рубин - глаз вепря. Твой портрет висел на почетном месте, пока у нас в Гетенхельме был дом. Правда, на нем ты выше на голову и в плечах шире в два раза.