Сердце Ёксамдона
Шрифт:
Оттараторив всё это, Чиён так и не отвела взгляда. Госпожа Чонъ явно опешила от её напора и немного растерялась. Возражения, коли такие могли быть, в голову ей не приходили.
Наконец, она выдавила:
— Хорошо. — И открыла ворота.
Чиён вырвалась вперёд, проскользнув за ворота, едва образовалась достаточная щель. Юнха вошла следом, вместе с Ок Муном, стажёр Ли всё так же плёлся позади.
В садике поместился едва ли десяток небольших деревьев. Между ними был разбит аккуратный газон с двумя узкими дорожками. На траве
Погремушка в опущенной руке заметно подёргивалась, будто шаманке не терпелось продолжить кут.
У стены дома стоял мужчина того же возраста, что и госпожа Чонъ, видимо, её муж, господин Чхве. Одетый тоже в ханбок, он равнодушно глядел на людей, но крепко держался за спинку поставленного рядом плетённого кресла, будто охраняя его. В кресле, укатанным в плед, лежал человек.
Ок Мун оглядел садик и обратился к шаманке холодно:
— Могли бы постараться получше.
Юнха видела, как Чиён кивнула его словам, глядя на шаманку с лёгким презрением: мол, шарлатанка.
Даже на взгляд Юнха ритуал был обставлен без искры. Но, какая разница, он в любом случае не поможет?
Она уже достаточно хорошо разглядела шаманку: ничего интересного, обычная врушка, наверное, даже не смогла придумать для своей легенды ничего получше одержимости духом чосонского чиновника.
Юнха повернулась к дому, её взгляд метался туда-сюда, выхватывая детали: стена и видимый край черепицы в чёрных полосах, дом давно не мыли, но окна вроде чистые, изнутри закрыты бумажными шторами, кроме одного, узкого, на втором этаже, где через коричневое стекло пробивается непогашенный свет. А на стекле длинные вертикальные полосы, тут и там, тут и там. И трещинка в центре.
Она чувствовала спиной движение ветвей деревьев, приглушённо звучали шаги и речь, слух Юнха будто наполовину отключился, она не разбирала слов и не обращала внимания на движение их рисунка. Возможно, за её спиной разгорался спор.
Она бросила взгляд на господина Чхве: у них с женой одной выражение на двоих. Скорби, которая не может воплотиться. Когда горю даёшь выход, оно убывает с каждым днём; прилипает чёрной лентой к прожитым дням, но при этом и тратится: сколько ни виться той ленте, а конец у неё найдётся.
А если ленту не разматывать, так она и держится тяжёлым клубком внутри, человек носит её в себе, будто бремя, от которого не разрешиться. А в этих людях скорбь даже не созрела, она ждёт — ждёт, когда придёт её час.
Господин Чхве смотрел на Юнха в ответ безразлично, пальцы его только сильнее вцепились в прутья кресла — до белизны.
Юнха заметила, что стоит совсем близко к ним — к господину Чхве и кокону в кресле, который почти не напоминал человека. Мог бы быть
У неё было сморщенное лицо без возраста, но довольно небольшое. Голова была прикрыта вязаной шапочкой, из-под неё выбивались тусклые чёрные волосы. Глаза были опушены удивительно густыми ресницами, но сами казались будто припорошёнными снежной крупой. Бледные зрачки не двигались, взгляд ни на чём не фокусировался.
Кокон сам по себе тоже был не очень большим, внутри него иногда рождалось и медленно гасло движение, возможно, человек пытался шевелить руками. На пледе тут и там цвели желтоватые пятна.
Юнха сделал ещё шажок вперёд, наклонилась и уловила запах. Не грязи, затхлости или мочи, как можно было ожидать, а трав.
— Не трогайте, — предупредил господин Чхве, без угрозы, просто для порядка. Но Юнха и не собиралась.
Краем уха она снова стала улавливать голоса в саду и неожиданно для себя на что-то среагировала:
— Здесь нет пинъи! — произнесла она, выпрямляясь.
Собственный голос прозвучал громко и резко, как птичий крик.
— А я говорю, что есть! — в сердцах ответил ей женский голос.
Юнха обернулась: все почему-то замерли, а шаманка смотрела на неё с откровенной злобой. Потом вдруг заморгала удивлённо, повернула немного голову, приоткрыла рот, чтобы что-то сказать, но передумала.
Только замотала головой.
— Уходите, пожалуйста! — взмолилась госпожа Чонъ. Её ладони были сложены вместе на уровне груди, но уже не двигались.
— Изгонять несуществующих призраков — вредно для дара, — ледяным голосом произнёс Ок Мун. Вряд ли ему требовалось подтверждение Юнха, чтобы прийти к такому выводу, так чего же он ждал её реплики, чтобы сказать это?
Шаманка зашипела на него и ответила нараспев:
— Пинъи бродяги, бродяжки, дрянной девчонки, что умерла у реки, что они принесли в дом, что она нашла на берегу, заколку, расчёску, платок, плевок, брелок, серёжку, одёжку, шнурок, кольцо, монету, добра с этого нету, дух в ней, она убежит, он уйдёт, она останется!
Шаманка вперила в кокон с человеческой головой указательный палец.
— Впервые вижу такую упорную и бездарную мошенницу, — произнесла Чиён, и холода в её голосе тоже было порядком, с господина Ока взяла пример.
В ответ шаманка запела и затрясла погремушкой.
— Стажёр Ли, продолжайте замеры! — громко напомнила Чиён коллеге. Тот вздрогнул и вперился в экран смартфона.
— Что ты скажешь? — обратился Ок Мун к Юнха. Его голосу, казалось, шум помехой не был. — Чего они хотят?
— Чтобы она навсегда осталась здесь.
— Она больна?
— Нет. Они сделали её больной.
Юнха отвечала не задумываясь.
Он кивнул.
— Госпожа Хан, я вызову врача, а вы полицию, — сказал Ок Мун. И бубенчики замолчали, а песнь оборвалась. Шаманка смотрела на Юнха злобно, до щёлочек сузив глаза.