Серебро и Золото
Шрифт:
– А сейчас?
– спросил Людо, когда Томас замолчал.
– Сейчас там что?
– Ровным счетом ничего, - Томас благодарно кивнул, принимая вернувшуюся к нему изрядно опустевшую бутылку.
– Там просто пустые помещения, насколько я знаю. Последнее, что в них хранили, были каменные и чугунные ядра. Да и те, то ломались, то терялись...
– Любопытно, - сказала на это до сих пор, по преимуществу, молчавшая Тильда.
– Но ведь Тригерид не был язычником?
– Я бы не стал утверждать это с уверенностью, - покачал головой Людо.
– Двор императора Хильдеберда был тем еще заповедником...
– Что не помешало ему стать привидением, - возразил Томас.
– Тоже верно, - не стал спорить Людо.
– Но, так или иначе, герцог пригласил нас прийти туда в полночь, и попросил, чтобы мы отвели тебя к врачу, поскольку твоя неспособность говорить с ним, его раздражает. У тебя есть мысли на этот счет?
– К врачу?
– поднял брови Томас.
– К какому...?
– Он сказал, к лекарю, - вспомнила Елизавета.
– Ах, вот как! Да, нет - глупости...
– А если поподробнее?
– сразу же заинтересовалась Тильда, и очки сами собой сползли на кончик ее хорошенького вздернутого носика.
– Ну, - неохотно ответил Томас, но с другой стороны, как он мог промолчать, если его спросила Тильда? Никак не мог.
Елизавете это было ясно, как день. Томас, вернее, его реакции были прозрачны сейчас, словно стекло, и Елизавета могла читать их, как слова в раскрытой книге.
– Ну, - сказал Томас.
– В Липовой гостиной висит картина Неизвестного из Браганцы "Исцеление немоты". Там лекарь закручивает голову, "охваченного бесовством" веревкой... Знаете, веревочная петля и палка? Вот так. Мне всегда казалось, что это сцена связана с деятельностью Святой Инквизиции, но на полотне - с обратной стороны - есть надпись. Подписи художника нет, а название... Но я думаю, что это ерунда: черный юмор герцога...
– Может быть, - согласился Людо.
– Но попробовать все же стоит. Ведь если мы пойдем, то лучше, чтобы все могли "говорить" с Тригеридом...
– А мы пойдем?
– спросила Тильда.
– Было бы грустно, не узнать в чем там дело, - улыбнулась в ответ Елизавета, вполне оценившая галантную манеру Людо.
– И если уж мы заговорили о тебе, моя радость, - сказала она, обнимая Тильду и поворачивая ее к себе.
– Почему Тригерид назвал тебя принцессой?
– Он неправильно перевел!
– сразу же ощетинилась Тилли и шумно засопела носом.
– Он имел в виду, фюрстина...
– То есть, княжна...
– широко открыла глаза Елизавета.
– Я сирота, - пожала плечами Тильда.
– Значит, все-таки княгиня.
– А княжество?
– спросил тогда Людо.
– Как называется твое княжество, фюрстина?
– Галич-Мерь, - не без вызова в высоком надтреснутом голосе ответила Тильда, и в комнате повисла тишина.
Мрачную историю этого княжества изучали даже в школах...
4.
Несмотря на поздний ужин, завтрак подали в восемь. Подали бы и раньше, но накануне генерал распорядился, чтобы в Рождество детям дали выспаться. До семи.
Елизавету разбудила горничная. За окнами было темно: небо - плотная завеса мрачных туч - опустилось едва ли не на кроны деревьев. Но ветер утих, и прекратился снегопад. "Интуиция", впрочем, подсказывала, что
"Ох-хо-хо!" - подумала Елизавета, направляясь в душ.
Спать хотелось невероятно, да и голова побаливала. Вина накануне выпили сверх всякой меры, и разговоры затянулись почти до трех часов ночи. Следовало, однако, предположить, что, не случись в полночь явления герцога Тригерида, сейчас Елизавета была бы уже женщиной и, скорее всего, тоже смертельно хотела бы спать. Но ей казалось, что бороться с недосыпанием во втором случае было бы куда проще и приятнее.
– Погода испортилась, - бодрым голосом сообщил генерал, когда все собрались за столом и принялись за яйца, ветчину, горячие булочки, холодное масло и ароматный малиновый джем.
– Но, думаю, можно съездить верхом в город, там должно быть теперь весело ...
– Он отхлебнул кофе из большой фарфоровой чашки и с интересом - сквозь наполнившийся вдруг алмазным сиянием монокль - посмотрел на блюдо с сырами.
– Да, пожалуй...
– Он отрезал кусок желтого, почти оранжевого сыра, поддел на вилку, обнюхал и с удовлетворенным видом опустил на тарелку.
– Можно, разумеется, и на лыжах, но я бы не рекомендовал... Погода не благоприятствует...
Елизавета посмотрела на генерала, скользнула "робким" взглядом по Грете и Беате - те были невозмутимы и, кажется, вполне довольны жизнью, - и взялась за яйцо "в мешочек". Сейчас, после душа и прочих "утренних забот", она чувствовала себя гораздо лучше и даже начала испытывать легкое чувство голода. Впрочем, известное дело молодость, как изволила выразиться однажды старая баронесса: аппетит, притом настоящий, а не "где-то так", тотчас обнаружился, стоило ей начать, есть. Два яйца, ломоть ветчины, сыры в ассортименте и белые булки с джемом и медом ушли под кофе со сливками нечувствительно, словно детский сон.
– У вас счастливая натура, сударыня, - покончив с завтраком, генерал перешел к коньяку и теперь раскуривал сигару.
– Меня наши боги тоже не обидели, имея в виду, обмен веществ, но приходится осторожничать. Вы когда-нибудь слышали про холестерин? Нет? Счастливое дитя!
– он пыхнул сигарой, заставив ее кончик вспыхнуть оранжевым и желтым, и окутался сизым дымом с запахом степного пожара.
– Как страшно жить, - без тени улыбки констатировала Грета.
– А давайте, съездим на Волчий холм!
– неожиданно предложила Беата.
– Там, небось, опять будут ловить вервольфов!
– Оборотней?
– тут же заинтересовалась Тильда.
– Понарошку, - охладила ее пыл Беата.
– Это всего лишь народный обряд. Жгут костры, поют страшные песни и "ловят" волка-оборотня в чащобе у подножия скалы.
– Ну, не скажите, госпожа ротмистр, - ухмыльнулся в усы генерал.
– Холм оттого и зовется волчьим, что с него волки на луну ночью воют, а последнего оборотня, как рассказывал мне покойный батюшка, поймали всего восемьдесят лет назад. Чащобы же те, да будет известно некоторым недостаточно образованным гражданам королевства, тянутся через всю Швабию до земель франков и угров, и еще древние римляне полагали алеманов народом склонным к колдовству и темным искусствам.